И это сплошное недоразумение смеет обзывать матийца сухопутной крысой? Даже не смешно…
Бакайцы легко вспыхивают и так же легко гаснут. Вот и сейчас, накричавшись до хрипоты, Арисат, обескураженный непоколебимым безмолвием Саеда, выдал почти нормальным голосом:
— И что ты теперь собираешься делать, пес матийский?
Капитан ответил без паузы, будто только и ждал этого вопроса:
— Для начала надо выпить.
— Что?! Ты, объедок селедки, и твои люди!.. Нет! Не люди! Черви, которых зачали шлюхи от вонючих козлов, а роды проходили в куче перепревшего навоза, проворонили нашего адмирала, нашего стража, сэра Дана! Он был на твоем корабле, а теперь его здесь нет! И после всего этого ты говоришь, что собираешься выпить?!
— Да, я сказал именно это.
— Гореть тебе в аду на самом медленном огне! Тогда и мне прикажи налить!
— Глонарис, принеси-ка нам чего-нибудь покрепче воды.
— Насколько покрепче?
— Намного, Глонарис, намного…
Корабль был перегружен сверх всякой меры, как команда, так и пассажиры большей частью толпились на палубе, и сейчас не один десяток глаз внимательно наблюдал за ссорой капитанов и началом того, что могло вылиться в офицерскую попойку. А чем еще заниматься командованию, потерявшему своего адмирала? Логика моряка и сухопутного человека во многом противоречат друг дружке — никто здесь даже мысленно не посмеет упрекнуть Саеда. Матиец не впал в бездействие — он, похоже, собирается пьянствовать, а здесь это уважаемое занятие, тем более при таких обстоятельствах.
Потеря адмирала, мертвый штиль, последовавший после жестокого шторма, в котором сгинули четыре корабля. Судьба их до сих пор неизвестна.
Как и адмирала.
Так почему бы не запить?
Верный Глонарис выбрался из каюты, держа в руках оплетенную бутыль. Со звонким «чпок» отточенным движением выдернул пробку, нюхнул содержимое, отчего его длиннющий нос мгновенно налился подозрительной краснотой, и начал наливать в бокалы, поставленные на бочку. Звук разбивающейся о стекло струйки алкоголя сработал будто заклятие чернокнижника. Только вместо вызова демона из преисподней появилось нечто иное. Упитанный попугай изумрудно-зеленого окраса со взглядом наглее, чем вся наглость человечества, спикировал с вершины мачты, где укрывался последние часы и всем своим видом демонстрировал высшую степень презрения к человечеству, уселся на край бочки, пересчитал бокалы и голосом трактирного пропойцы озвучил претензию:
— Мы ведь на троих договаривались сообразить!
— Это можно, — кивнул Саед. — Но для начала надо решить кое-какой вопрос.
— Ну так выпьем, и сразу за работу, — попыталась увильнуть от дела ленивая птица.
— Выпьем, и не единожды, но только после работы.
— Ну и чего тебе от меня понадобилось, глист сортирный?
— Совсем немногое. Мы, знаешь ли, не можем понять, где сейчас находится сэр страж, и…
— Ох и дуралей же я! — воскликнул Арисат, хлопнув себя по лбу. — Из-за всего этого позабыл, что умная птица чует стража издали!
— Вот и я о том же, — не обидевшись на перебившего, продолжил Саед. — Скажи мне, мудрая птица: в какой стороне нам следует искать сэра Дана?
Попугай посмотрел на один бокал, затем на второй — и, с трудом оторвав затуманившийся от переполнявших его желаний взгляд, уставился на Саеда и хрипло выдал:
— Тут все плохо. Совсем плохо. Ни зги не видать. Туман и метель одновременно, хоть коней заворачивай.
— Ты не знаешь, где страж?
— Плохие края, народец жаден и злобен. Ноги надо уносить, покуда за шею не повесили.
— Плохие… Ты имеешь в виду, что мы в Проклятых водах?
— Да все это море трижды проклято, — буркнул Арисат.
— Дурачок-то правду говорит, — поддакнул попугай.
— Сам такой, петух крашеный. Саед, возле сильной погани у него, бывает, чутье иначе работать начинает, а после того как выпьет много, и вовсе ничего не замечает. Наверное, в проклятых местах даже пропажа нюха может случиться. Вот как здесь.
— Все это море не совсем обычное, но до этих пор никто не говорил, что у птицы снизилось чутье.