Хаджар, сам не понимая зачем ему это, вгляделся в озеро смолы. Он, как мог, всматривался в переливающуюся тьму. Если человек никогда сам не вглядывался в бездну, он никогда не поймет тех, кто это делал.
Всматриваясь в свет, ты ощущаешь легкость и радость. Твой взор ни что не задерживает. Твоя душа с легкостью устремляется вперед.
Свет — он простой и понятный. В нем нет оттенков. Он либо есть, либо его нет.
Даже серый цвет — это уже не цвет, это лишь оттенок тьмы.
Тьма же многогранна. Она сложна. И она есть всегда. Когда светит свет, то он лишь покровом укрывает терпеливую тьму. А она, спокойно и уверенно, ждет под его давлением ибо свет, когда-нибудь, отступит — тьма же будет вечна.
Когда ничего не было — тьма уже безраздельно царствовала.
Когда все исчезнет — тьма вновь станет единовластной, одинокой царицей небытия.
Что твой свет, без моей тьмы — говорил один из великих.
Он тоже вглядывался во мрак. Мрак собственной души.
Точно так же, как это сейчас делал Хаджар. И, может, тот великий, сумел таки отыскать в собственной бездне тот спасительный лучик, который нитью спустился к нему во мрак и вытянул к свету. Теплому, простому и такому родному.
Хаджар этого лучика не видел. Когда он вглядывался во тьму, то даже своего отражения не мог рассмотреть. Лишь кружащийся мрак, которой лишь изредка становился светлее.
— Ничего, — честно ответил Хаджар.
Фигура в плаще опустила свое израненное крыло.
— И я — ничего, — ответила она.
— Кто ты? — спросил Хаджар.
— А когда-то, — продолжила, будто не замечая вопроса, фигура. — Здесь не было ни света, ни тьмы, славный генерал. Лишь бесконечные просторы лазури. И я парил в них. Свободно. Мои крылья были сильны и прочны. Их несла вперед мечта.
Мечта…
Да, когда-то Хаджар мечтал. Это было давно.
Сперва, когда он был прикован к постели в далекой, кажущейся глупым сном, мифической стране под названием Земля.
Кажется, она называлась планетой. Единственной, в бескрайней вселенной, где существовала жизнь.
Интересно, когда Хаджар, не засыпая в звездные ночи, поднимал взор к космосу, то там, где-нибудь на далекой звезде по имени Солнце, опаляющую израненную, как плащ незнакомца, Землю, кто-нибудь смотрит на него?
Кто-нибудь мечтает о всем том, что произошло с Хаджаром. Так же, как он, порой, мечтает о том, что…
А когда он в последний раз мечтал?
Может быть лежа в окопе о том, чтобы пушечное ядро ударило куда-нибудь в другое место? Была ли его мечта сильнее другой, такой же, но принадлежащей менее везучему солдату.
Или когда он бродил по горячим барханам Моря Песка и вожделел, чтобы следующий оазис оказался не миражем.
Или когда раз за разом бился с бесчисленным множеством врагов в Даанатане, пытаясь понять ради чего, в итоге, он сюда пришел.
Ответ был пугающе прост.
Хаджар не мечтал. С того самого момента, как с его рук исчезли струпья; с того момента как деревянные костыли сменились на крепкие, мускулистые ноги; с того момента как язвы заменили шрамы от бесчисленных сражений.
Хаджар уже больше не мечтал.
Он лишь ставил цели. Достигал их. Карабкался по отвесной стене этого жестокого мира. Карабкался в надежде, что однажды он сможет забраться так высоко, чтобы вместо темного камня, заслонявшего ему взор, открылся вид на бескрайнее небо.
В котором он сможет расправиться крылья. Расправить и полететь. Дотянуться до горизонта и узнать, что же находиться за полосой, в которой небо сливается с землей.
— Я знаю, кто ты, — прошептал Хаджар.
Из-под плаща, похожего на разбитое крыло, показалась морщинистая, покрытая струпьями и язвами, рука.
— Ты забыл меня, славный генерал, — прошептал, теперь уже, знакомец. — Забыл…
Он откинул капюшон.
На Хаджара смотрели ясные, синие глаза. Его собственные глаза. Глаза, небом сиявшие на изуродованном, жутком лице.
В руках уродца появился Ронг’Жа. Хаджар узнал его. Именно благодаря этому инструменту Хаджар выживал те жестокие десять лет.
Десять лет, которые он провел мечтая о небе, нависавшем над его головой. Насмехавшимся над ним своей бескрайней свободой.
Хаджар начал играть. Он играл простую песню. Самую простую из всех, что знал когда-то.
Его пальцы, десятилетиями привыкавшие к мечу, отвыкли от струн. Они резали его пальцы. И капли алой крови, осколками души падали в сгущавшийся мрак.
Хаджар играл так плохо, будто впервые в
жизни взял в руки музыкальный инструмент.
Уродец играл так прекрасно, словно его руки были созданы только для того, чтобы извлекать из нескольких струн самые красивые из звуков.