— Хьердис! Ты не можешь, не смеешь умереть, не сказав мне, как освободить Ингвольд от твоих чар! — Бран подобрался, насколько осмелился, близко, к ее лицу. — Хьердис! Можешь ты говорить?
Глаза ее блеснули, и она с усилием просипела:
— Я была последней из нашего рода. Пламя умрет вместе со мной.
Затем огонь в ее глазах расплылся и медленно угас.
Бран умел безошибочно различать смерть. Он обернулся, чтобы взглянуть на Гулль-Скегги, который спускался по тропе, неся в руке светящийся посох. К тому времени, когда они сошлись, голубое пламя превратилось уже в горстку бледных углей, едва мерцавших среди инея. Гулль-Скегги поднял повыше посох, чтобы оглядеть Хьердис, но Бран уже нетерпеливо подталкивал его к усыпальнице, где была заключена Ингвольд. Он с жаром набросился на камни, замуровывавшие вход, и они с неохотой поддавались его натиску. Бран не успел еще разобрать вход, когда с той стороны каменной стены донесся слабый крик.
— Ингвольд! — закричал он изо всех сил, и эхо, пробудившись, насмешливо откликнулось ему.
— Позволь, я помогу тебе, — сказал Гулль-Скегги, втыкая посох в расселину. Он засучил вышитые рукава и вместе с Браном ворочал и растаскивал камни, пока не образовалось отверстие — а с той стороны к ним изо всех сил пробивалась Ингвольд. Смеясь, плача и сотрясаясь крупной дрожью, она протиснулась в дыру и бросилась к Брану, обвив руками его шею и жарко целуя его — хотя он все никак не мог поверить, что это ему не привиделось.
— Верный Бран! — восклицала она. — Я знала, что ты придешь! Ведь ты настоящий, правда? Ты мне не снишься?
— Разве что в кошмарном сне, — отвечал он, вспомнив, что весь покрыт кровью Хьердис и измазался в грязи, когда открывал усыпальницу. — Да ты вся дрожишь; Хьердис даже не похоронила тебя одетой как должно — в плаще и теплых сапогах. Я бы оскорбился, если бы она не была мертва… совершенно мертва. —
Он вдруг оглянулся в темноту — ему почудилось, что его словам вторит слабый звон цепей. — Пора нам убираться отсюда. Гулль-Скегги, ты иди сзади и освещай дорогу, а я понесу Ингвольд.
— Ты устанешь, — запротестовала Ингвольд, но Бран взял ее в охапку и завернул, все еще дрожавшую, в плащ.
— Чепуха. Так будет и быстрее, и легче. Гулль-Скегги, прибавь-ка ходу, если не хочешь отстать от нас. — Он прошел по бывшему ложу голубого пламени, по пути что-то задев ногой — оно слабо звякнуло.
— Шлем, — сказал Гулль-Скегги, наклоняясь. — Я возьму его для тебя.
Звяканье шлема напомнило Брану лязг цепей. Он зашагал быстрее, едва замечая тяжесть Ингвольд, которую он нес на руках. Если плащ и вправду заключал в себе какие-то чары — именно они вливали в него новые силы. Он поднимался по спиральным ярусам гигантской пещеры и прошел мимо бокового туннеля, в котором впервые увидал Хьердис в обличье горного тролля; он миновал все усыпальницы ее распавшихся в прах предков, которые освещал вспышками посох Гулль-Скегги, и не остановился до тех пор, пока дверь в усыпальницы не была надежно заперта со стороны залы, и к ней для верности не придвинули еще массивный стол.
Гулль-Скегги раздул поярче огонь и присел, глядя на Ингвольд, которая все еще была закутана в плащ Миркъяртана. Она вдруг узнала этот плащ, побледнела и стала еще бледнее, когда Бран беззаботно оттолкнул ногой шлем, возвращаясь из покоев Хьердис с охапкой сапог, плащей, платьев и всего прочего, что показалось ему пригодным.
— Не знаю, что тебе захочется надеть, — сказал он, сваливая добычу на скамью рядом с Ингвольд. — Только оденься потеплее. Этой ночью нам предстоит скакать быстро и далеко.