Дален приподнялся на локте и сплюнул кровью. Он был жив. Поднял перепачканное сажей лицо навстречу живительным дождевым каплям и закрыл глаза. Он и сам до сих пор не верил, что сделал это. Не верил ни во что, только в любимую воду, льющуюся с неба, с которой в любом её проявлении он был всегда на «ты». И только всё тело ныло и болело, и дышалось ещё тяжело, и сердце немного покалывало в груди, будто это его, а не дракона, ужалила острая пика...
Ещё один плевок кровью на песок, и Дален поднялся на одно колено. Нужно было срочно отыскать Рики.
Глава 17. Папоротниковая впадина
Солнце стояло высоко над одной из покрытых густой травою просек леса, которая, постепенно расширяясь, вливалась в утоптанный тракт, ведущий с севера Нолфорта на его юг. Развесистые дубы, к которым местами подмешивались бук и разнообразные кустарники, переплетались друг с другом своими изогнутыми ветвями, заслоняя зелёный ковёр от тёплого света и создавая вокруг и далеко вперёд атмосферу вечной таинственности. Тишина в лесу царила почти мёртвая. Если раз и ухнет птица или выскочит из дупла белка, то шум этот ещё долго разносится эхом во все стороны. Любой шорох был слышен издалека. Любой шёпот казался криком. Любая мысль – ударом в колокол.
Конский топот, налетевший штормовым ветром, этот покой не просто нарушил, а взбаламутил до безобразия. Поднял к макушкам тысячелетних деревьев пыль и опавшие листья, заставил последние кружиться в лишенном ритма танце и умчался дальше, ещё долго напоминая о себе.
Процессия летела по лесному тракту немалая. Во главе мчалась четвёрка всадников, державших наготове рожки, куда требовалось дуть, посмей преградить им путь какой-нибудь собиравший хворост крестьянин или просто путник, или даже повозка. Одеты всадники были в длинные плащи, под которыми прятались искусно сделанные кольчуги, плотно и упруго прилегающие к телу. Колени всадников были покрыты тонкими стальными пластинками, а икры – металлическими кольчужными чулками. С поясов свисали дорогие мечи, а у одного всадника в руке было древко, на конце которого развевался небольшой флаг с изображением крепости, охраняемой большим бурым медведем.
Вслед за четвёрткой ехали ещё шестеро; тоже с мечами у пояса, на великолепных скакунах и одетые не по-простому. Замыкала процессию дюжина военных, а в самой её середине из стороны в сторону качался элегантный экипаж, украшенный золотыми розами и нагруженный тремя увесистыми саквояжами, которые были основательно прикреплены к крыше толстыми ремнями.
Впереди экипажа на белой в серых яблоках лошади ехал недовольного вида господин. На вид ему было около шестидесяти лет, одет он был по-походному просто, но внимательный взгляд смог бы легко определить, что качество сукна его одежд шло в колоссальный разрез с тем, что было у одежд его спутников. А если солнечный луч преломится и с секунду-другую задержится на руках того господина, затянутых в кожаные перчатки и крепко державших поводья, то нет-нет да и сверкнёт гранатовым блеском рубин на указательном пальце или сапфир – глубоководной синевой на безымянном.
Выражение лица статного господина всю дорогу оставалось хмурым: густые, некогда чёрные, а сейчас сильно с проседью, брови чуть ли не срослись на переносице, под глазами были мешки, а подбородок и скулы настолько напряжены, что, казалось, вот-вот и губы разомкнуться, и господин разверзнется такой несусветной бранью, которая распугает всё вокруг, и даже солнце от страха нырнёт за облака.
Но брани не следовало, как и других слов, впрочем, тоже. Лишь резкий жест левой рукой, понятный только одному человеку, что шёл на своей лошади следом и ловил каждый вздох и движение хозяина. Получив команду, стражник пришпорил своего скакуна, обогнал всю процессию и прикрикнул всадникам, что поспешали впереди:
– Стой, кому говорю!
Лошади громко заржали, распугивая не успевших спрятаться в ветвях деревьев птиц и, попеременно фыркая, застыли на месте.