Беседуя с ним каждый день, Клодий не мог не поддаться непосредственной обворожительной искренности. И от радостей, какими бы малыми они не были, и от горестей, – Лей старался брать полной мерой, словно боялся, что ему не хватит…
Осознав это, трибун на миг ощутил дрожь в руках – он не был суеверным, но…
Ужели парнишке и впрямь отведено так мало?! Невольно, он тоже стал считать дни, позволенные драконом, и все раздумывал, пытаясь понять то, что видел.
Скай… Черный Скай… Кто он такой, откуда взялся?! Драконы, которых он вел – кто они?! Слишком различны, что бы быть одним племенем, восставшим против Республики. Слишком схожи, слишком искусны, что бы быть просто бандитами, изгоями, укрывающимися в непроходимых чащобах!.. Их месть выжившим монахам за своих женщин и детей понять было можно, но в том, как они выставляли себя на показ, в чрезмерной жестокости – ему чудилось что-то еще, кроме злобы…
Дня за два до того, как они должны были подойти к Обители, трибун принял решение.
Он не сомневался в своей правоте, а действовать надо было раньше, чем Лей окажется в привычной обстановке и почувствует себя увереннее.
Клодий рассеянно слушал юношу, ежевечерние беседы с которым стали уже обязательными, и как бы между делом поинтересовался, отстраненно наблюдая за реакцией мальчишки:
– Послушай, Лей, зачем тебе монастырь? Умом ты не обижен. Невеждой тоже не назовешь: в самом Реммии мало кто из плебса читать умеет. Да и боец из тебя уже сейчас не последний!
Лей краснел, бледнел, слушая себе славословия, – и не мог понять их причину.
Торопясь загладить неясности, пояснил:
– Я, славный трибун, Обители в вечное отдан. Ей и принадлежу.
– Ты раб, Лей? – Клодий вопросительно вскинул брови.
Статус мальчика его не смущал. Он приходился патроном уже пятнадцати предприимчивым, но верным вольноотпущеникам, благодаря чему еще не разорился до сих пор. Кроме того, если парень и впрямь окажется способен на многое – он всегда может усыновить его, умножив славу рода Северов и дав приток свежей молодой крови.
– Нет!!! Не знаю, – ресницы юноши дернулись, но монастырская школа была хорошей – на лице его ничего не отразилось. Он пояснил, – Я был старшим в семье, но мой отец отдал меня за долги служить Обители.
Это что-то новое! Хотя… глушь, дикость, варварство… У Клодия не было сыновей, но честь гражданина и патриция предписывала ему скорее самому броситься на меч, чем подвергнуть бесчестью свою фамилию.
– Вот как… – искренне посочувствовал трибун.
– Ничего… – Лей улыбнулся немного застенчиво, – Если бы не это, я до сих пор не знал бы ничего, кроме сохи и бороны!
– Теперь ты знаешь молитвы и монастырский уклад, – усмехнулся трибун.
– Не только! – возразил юноша, – Я умею сражаться, и раны кое-как присмотрю. А в монастыре есть книги – на всех языках мира!
Его по-северному светлые глаза горели восторгом. Клодий поразился. И лишний раз убедился, что мальчишка стоит того, что бы вытащить его из здешнего болота.
Далеко пойдет! Монахи свою роль уже исполнили, не позволив зачахнуть в крестьянском сыне уму и любознательности. Стоило пристроить его к делу, пока устав и вера еще не иссушили в нем жажду нового и большего, нежели отвела ему судьба.
– Догадываюсь, ты был прилежным учеником! Но неужели тебе не хотелось увидеть мир собственными глазами?
Юноша страшно смутился.
– Возможно, если бы я стал миссионером… Или прославился бы благочестием, что бы меня отправили наставником в дальние храмы…
Клодий усмехнулся тоске в его голосе: мальчишка и впрямь не так прост. Он, конечно, жаждет совершенства духа, но ради собственной цели. Одной этой фразы, было достаточно, что бы понять: свободное от молитв и тренировок время, юноша проводил над книгами, стремясь душой прочь из очерченного ему по рождению круга.
И рассуждал парень здраво: учитывая его двусмысленное положение и чаяния, монашество для него было лучшим выходом, если не единственным.
– Но ведь тогда, ты все равно остался бы связан Уставом и обетами, ограничения которых тяжки и весьма спорны! В чем достоинство службы не отвечающим тебе богам?
Кроме того, я достаточно знаком с различными культами – ты знаешь, Республика не запрещает никаких богов, – и потому могу сказать, что через некоторое время ты окажешься связан настолько, что утратишь себя, и уже сам не захочешь покидать Обитель…
Не зависимо от того, насколько верны были заключения трибуна, – он бил без промаха в те места, которые были наиболее уязвимы. Юноша изумленно молчал, собираясь с мыслями.
– Вы искушаете меня… – выдохнул он.
– Искушаю? – усмехнулся Клодий, – Я даю тебе шанс самому определить свою жизнь!
Последнее слово отрезвило Лея. Он вытянулся.
– Простите, славный трибун! Я должен известить настоятеля о драконах…
– Конечно. Но ты подумай…
Когда сомнительная колея все же вывела к Обители, их встретили радушно, но без подозрительного чрезмерного энтузиазма, как бы демонстрируя незыблемость своего положения. Вера – верой, но это выглядело через чур самоуверенно.
Клодий изо всех сил изображал из себя тупого солдафона. То, что он видел, меньше всего напоминало святилище, и походило больше на форт, – небольшую крепость в тылу врага…
Сравнение ему не понравилось. Клодий насторожился сам и постарался внушить все возможное опасение центуриону: он был уверен, что до солдат дойдет еще меньше…
Монастырь представлял собой несколько крепких бревенчатых строений, обнесенных высоким частоколом со сторожевыми башенками. Построенными весьма грамотно, оценил Клодий. В отдалении послушники от семи до семнадцати повторяли за наставником различные движения: внешне бессмысленные, но только для того, кто не умел видеть. Плюс, до него доносился характерный звон из кузнецы: когда он оборвался – тишина стала выглядеть еще подозрительнее…
Лациев даже не приняли сразу – первым святыми братьями был изъят Лей. Прямым оскорблением назвать это было нельзя, да и на месте настоятеля – а еще точнее командующего, он бы тоже поспешил допросить единственного уцелевшего из посланного в рейд отряда прежде гостей, зачем пожаловавших – Трисмегисту ведомо…