Друида сопровождал ученик, так же по возрасту далеко превосходящий это звание: не вьюноша, но муж уже вошедший в пору, так же не производивший впечатления хрупкого певца муз и явно способный искусно не только щипать струны. Было очевидно, что скрамасакс на пояс он привесил не из удали.
Легат не слишком торопился в обратный путь, понимая, что чем быстрее он покинет приграничье, тем меньше шансов встретиться с друидом, и сейчас довольно кивнул:
– Вы все-таки пришли. Вы знаете, о чем я буду говорить и почему.
– Знаю, – подтвердил Калиессир, – Но латиняне не так часто готовы говорить с нами и слушать нас, что бы упустить такой шанс.
– Шанс для чего? – это вам не жрица Гвиар.
– Для мира.
– Мы не ведем здесь войны, и я пришел говорить не о мире…
– О да, вы интересуетесь только драконами, – раздалось язвительное замечание, и Сулла Грецинн досадливо нахмурился.
Философ Фибий, не скрывая любопытства, едва ли не с вожделением рассматривал бардов, по-северному – скальдов: все же не каждому ученому, довелось сидеть за одним столом не столько с певцами, сколько с гадателями и магами, слово которых определяет порой судьбы варварских вождей.
– Мое имя Фибий из Мессемии, – представился он бесцеремонно, – Я путешествую, дабы узнать о почитаемых в этих краях богах. Не делайте такое лицо легат, я не собираюсь вещать о ваших тайнах на каждом перекрестке! А вы ведь хотели выяснить обстоятельства моей беседы с Пеплом.
– Пепел? – бард бросил на философа резкий взгляд.
– Он вам знаком, – выделил Грецинн.
– Я видел, как он стал драконом, – невесело усмехнулся Калиессир.
Теперь уже и легат и Фибий – равно были воплощенное внимание.
– Вы видели обряд? Когда, где?
Опустившись между ними, бард остановил вопросы всадника Грецинна взмахом руки.
– Я не ваш центурион, легат, и муштровать меня уже поздно. Я расскажу, не торопите. Десяток лет прошел… Мы с Миррдином, – он кивнул на ученика, – шли в святилище на Руйхенне. Я не знаю кем он был до тех пор, но когда я увидел его впервые – он был рабом. И был безумен, что не мешало ему хорошо драться: он убил кормчего с ладьи Морских ястребов, которые как видно его и захватили… Его отдали Мораг.
Видя недоуменный взгляд Суллы, пояснил уже Фибий.
– Во время отлива привязывают к столбу так, что бы прилив накрыл с головой.
– Не совсем, – тонко улыбнулся Калиессир, – Цепь свободна, так что некоторое время можно держаться над поверхностью воды: чем дольше борьба, тем благосклоннее будет богиня.
Грецинн дернул губами – какое варварство! Заметив это, друид возразил:
– Чем убийство во имя богов, хуже убийства во имя денег и азарта на ваших Играх?
Не думаю, что для того, кто умирает, есть разница… У моря его отнял Скай, и смеялся над гневом богов, и тем более – над гневом людей… Никакого обряда не было, легат! Этот человек умирал: от ран, от истощения, а Скай сидел рядом и говорил с ним. И со смертного одра встал уже дракон. Он должен был умереть! – с неожиданной страстью и гневом воскликнул Калиессир, – И он умер! А то, что вы видели – лишь облик, оболочка, которую они могут менять по своему желанию…
Пепел правильно выбрал себе имя. Наверное, только пепел и остался от сердца того юноши! Если остался…
– Теперь понимаю, откуда этот миф, что у драконов нет сердец, – усмехнулся Грецинн.
– Круговорот, – пожал плечами бард, – Каждый по-своему воспринимает стихотворные строки. Передавая дальше – еще больше искажает первоначальный смысл. Строки о сердцах драконов стали легендой, как стали легендой сами драконы…
– Взявшие на вооружение ваше сочинение, и дополнив его новыми деталями, им удобными, – закончил за него легат.
Они говорили еще долго, пока бард не отбыл, не желая задерживаться.
– Подумайте, легат, – обратился он на прощание, – Мы служим разным идеям и разным богам, но сегодня мы поняли друг друга. Так стоит ли считать кого-то варваром только потому, что он носит другую одежду и говорит на другом языке?
Возможно, это просто щит, который скрывает всю неприглядность истинных помыслов и побуждений?
Грецинн не ответил ему.
Фибий задумчиво вертел стакан, тоже глядя в след уходящим друидам.
– Вы знаете, легат, я прихожу к выводу, что если драконы и могли возникнуть где-то то только здесь: между Понтом и Янтарным морем.
– Почему?
– Огромные суровые просторы, чьи племена никогда не пребывают в покое. Близость степей и кочевников, угасающие города дариев и минойцев, и молодая сила Республики – это громадный кипящий котел в котором смешались все народы и религии… И здесь иначе мыслят! У нас даже стихи подчинены строгим логическим законам, а каждый второй оборванец на форуме прожженный софист. Здесь логика не в чести. А вера в возможность чуда столь тверда, что они готовы творить его сами.
Волшебство, которое для нас не существует, поскольку оно не объяснимо, здесь тоже перестает быть чудом, поскольку обыденно и естественно. Драконы нарушают все законы и человеческие, и природы? Но ведь они драконы, пожмет плечами любой – от крестьянина, до верховного жреца…
– И что же вы предлагаете? – Сулла почувствовал, что невероятно устал даже от разговоров о драконах.
– Я?! – изумился философ, – О нет, легат Грецинн, у каждого из нас своя строго ограниченная функция! Ваша – исполнять приказы на благо Республики. Моя – описывать вселенную, гадая о тайнах мироздания.
– А они? – легат кивнул в сторону, где скрылись Калиессир и Миррдин.
– Они – те, кто их создают. И с этим вы уже ничего не поделаете.
Сулла Валерий Грецинн вздрогнул: замечание философа отозвалось эхом наглого заявления Пепла и Горгоны.
Почему-то все решили, что раз дракон отвел Лею два месяца, то и на монастырь они нападут тогда же.