Это не было иллюзией или чем-то вроде волшебного наваждения. И ветер и трава – все вокруг него было реально.
Осторожно Хаджар, сопровождаемый Яростью Медведя, подошел к костру. От него исходили волны тепла, которые сложно было с чем-то спутать.
Хаджар, в свое время, столько ночей грелся у самых разных костров, пытаясь удержать хоть частичку тепла, что отличил бы настоящий очаг от любой иллюзии.
Те орки, что сидели рядом с пламенем, тоже не выглядели навеянными миражами. Всего их было четверо. И, чем ближе подходил к ним Хаджар, тем быстрее начинало биться его сердце.
То, что он увидел, вновь не поддавалось никакому объяснению.
Первым из четверых, кто попался ему на глаза, был молодой орчонок. Полутора метров ростом, он, наверное, был не старше восьми лет. Но даже так – сидел он на вышитом сложными узорами пледу, а голову венчали десятки белых перьев.
Слева от него, по часовой стрелке, сидел… он же сам. Только выглядел старше лет на десять. Молодой, сильный, с чистым взглядом янтарных глаз, острыми клыками и могучими мышцами. На его груди показательно блестела алая татуировка, изображавшая его Имя.
Дальше, еще левее, вновь – тот же самый орк, только теперь умудренный опытом, закаленный в битвах. Он больше не выглядел готовым к прыжку зверем.
Скорее – спокойным и мудрым, как скала, выдержавшая испытание сотней штормов. Они подкосили её, оставили глубокие шрамы как на теле, так и на душе, но не смогли свалить в бушующий океан.
Последнем из четверки оказался старик. Его кожа уже не было красной, пропитанной кровью добычи и солнцем степей. Скорее серой – ближе по цвету к высушенной, умирающей земле.
Его мышцы, некогда крепкие и сильные, обвисли огромными морщинами. Шрамы выглядели омерзительными розовыми червями, расчертившими тело. Единственное, что сохранилось с течением времени, его густые волосы.
Некогда цвета вороньего крыла, они теперь блестели сединой, сравнимой с блеском сверкающих в небе звезд.
– Садись, человек, – слово взял самый молодой из орков… или орка. Он единственный, кто не смотрел неотрывно в костер.
Хаджар только сейчас понял, что остался посреди равнины наедине с шаманом… или шаманами. Ярость Вождя вернулся обратно на поляну.
Выход из палатки, по эту сторону, выглядел дребезжащей полоской света – разрезом на ткани мироздания. Она, эта полоска, сюрреалистично качалась на ветру, оставляя разуму возможность осознать, что Хаджар, все же, пока не покинул мир живых.
Хаджар сел.
Как ни удивительно, но ему заранее приготовили такой же плед, на которым сидели шаманы… шаман.
– Я видел тебя однажды, – на этот раз говорил орк-старец. Взгляд орчонка потускнел и, как и трое остальных, он тоже теперь смотрел в пламя. – Я блуждал в мире духов в поисках ответах, что же поможет нам победить Да’Кхасии. И среди ветров, которые камнями катились по стеклянным рекам, я увидел дракона, танцующего с ветром, приносящим одиночество туда, где цветут прекраснейшие из цветов.
Хаджар сглотнул и пару раз моргнул. Видя Вечерние Звезды, если бы не его встреча с Древом Жизни, он бы может и не сошел с ума от этой фразы, но явно бы заплутал в лабиринтах чужих иносказаний.
Хотя, кто знает, может шаман и вовсе не использовал никаких метафор, а говорил то, что видел на самом деле.
Старец убрал руку за пазуху накидки и достал несколько трав. Растерев их в морщинистых ладонях, он бросил их в костер.
Тонкая, белая струйка дыма, взвилась в небо. Подчиняясь движением рук старца, она приняла форму дракона и закружилась вокруг Хаджара.
Тот протянул руку и попытался коснуться дракона, но пальцы прошли сквозь фигуру миниатюрного Хозяина Небес, а тот, секундой позже, уже восстановил свою структуру.
– С кем из вас четверых я говорю? – спросил Хаджар.
– Сейчас – с Мудростью, – ответил старик. – приветствовал же тебя Любопытство.
Значит старик являлся “мудрецом”, а маленький орчонок – “любопытствующим”. Спрашивать о том, какие роли играли оставшиеся два шамана или ипостась одного и того же, Хаджар не стал.
– Они почти всегда молчат, – старик взял какой-то другой травы и тоже бросил её в костер. – Гордыня и Свобода… чем больше у орка мудрости, тем чаще он обращается к ней, вспоминая о своем детском любопытстве, нежели о юношеской свободолюбивости или же гордыне взрослого охотника.
Хаджар попытался заглянуть в глаза старцу, но тот отвел их в сторону. Наверное, то, что он говорил, было преисполнено глубокой мудрости, но Хаджар не питал любви Эйнена к философствованию.