Те, кто не был занят помощью соратникам, приняли боевой порядок. Он стояли позади Хаджара и тот понимали, что будет достаточно всего лишь одного его слова — и ни “золотые”, ни псы генеральского штаба не уйдут с этой поляны. И вряд ли хоть одна душа из армии побежит докладывать в городской центр.
Приближался срок марша к границе с Балиумом, и каждый из воинов понимал, что вскоре самым надежным, что останется у него под бескрайним небом, будет плечо товарища слева и такое же плечо справа.
В подобные дни и недели в армии как никогда остро работал принцип — “свои”, “чужие”.
— Они посмели мне перечить. — Гнари все пыталась выдернуть кнут, но рука Хаджара даже не дергалась в сторону тщетных рывков. — Они младше меня по званию и по статусу и посмели иронизировать по поводу моих вопросов! Это нарушение устава!
— В данный момент устав нарушаете вы. Теперь я старше вас по званию, госпожа Гнари.
Когда леди в очередной раз дернула кнут, Хаджар разжал пальцы, и женщина упала в грязь. Она поднялась, вся красная от гнева и осознания своего бессилия. Леди уже собиралась что-то сказать, как вперед вышел толстяк.
Кажется, его звали Элиот. Или как-то так. Очень мягкое и такое же “толстое” имя, как и он сам.
— Старший офицер, — произнес он, сохраняя в голосе все ту же елейность, что и прежде, — вы ведь понимаете, что сейчас неправы вы?
— Наказание, которое надлежит за подобный поступок — один удар кнутом. Я же только за то время, что бежал сюда, услышал не меньше семи свистов. И это не учитывая то, что рядовому, который все это видел, еще пришлось сперва добежать до меня. — Хаджар хрустнул шейными позвонками и показательно положил ладонь на рукоять меча. — Это не просто избыточное наказание, господин следователь, это нападение на мою армию.
Хаджар даже не сделал и шага, он не двинул ни единым мускулом. Он лишь представил, с каким бы наслаждением снес голову этому псу. И одного этого хватило, чтобы примялась трава вокруг его ног, а толстяк, нервно сглатывая, отшатнулся. Казалось, что ему в лицо рычит голодный зверь. Могучий и свирепый.
Увидев состояние своего начальника, “золотые”, замахнувшись оружием, синхронно сделали даже не шаг, а полушаг назад. Выполнить движение до конца им не дал взгляд небесно-синих глаз.
— Еще один шаг и, клянусь бескрайним небом, я сниму ваши головы с плеч.
Если к кому Хаджар и испытывал бездонную ненависть, так это к королевскому корпусу. Особенно к королевским телохранителям. Тем, кто предал его мать и отца. Кто был напрямую причастен к гибели его матери.
— Д-да я, д-да я-я т-тебя, — разом пропала вся холеность толстяка.
Он превратился в того, кем и был всегда — забитого, испуганного труса. Такие не идут в армию, но, желая власти, ищут другие способы ее получить.
Хаджар повернулся к нему, и второго взгляда было достаточно, чтобы Элиот повторил судьбу своей напарницы. В очередной раз отшатнувшись, он запутался в своих длинных богатых одеждах и упал на землю.
Солдаты за спиной Хаджара засмеялись.
— Мы закончили, — будто отрезал Хаджар.
Он уже развернулся спиной к ищейкам, как слово взял не кто иной, как граф.
— Не торопитесь, старший офицер. — Он говорил тихо, но достаточно, чтобы его мог услышать каждый. — Гнари была в своем праве.
— О каком праве вы говорите, граф? — прорычал Хаджар. — Она нарушила…
— Моя коллега ничего не нарушала, — перебил его Васлиа. — Помимо пререканий, ваши рядовые позволили себе грубые оскорбления в ее адрес. Кто-то даже предложил согреть постель.
Хаджар посмотрел на рядового, прибежавшего к нему за помощью. Тот лишь потупил взгляд и отвернулся.
Хаджар тяжело вздохнул.
— Скажите мне, старший офицер, сколько в сумме должно было бы нанести ударов за подобный проступок?
Хаджару даже не требовалось напрягать память. Устав находился в “базе данных” нейросети, а, значит, был в постоянном и полном доступе.
— В сумме — тридцать два удара.
И не потому, что все так заботились о сквернословии или чести женщин. Нет, просто если спускать такое поведение, то очень вскоре в армии, где женщин было достаточное количество, возникла бы не самая здоровая атмосфера.
Поэтому за “сексуальное домогательство” здесь карали сразу и сильно, отбивая у остальных какое-либо желание повторить судьбу провинившегося.
Хаджар посмотрел на Гнари. Та, стоя прямо и с гордо поднятой головой, не выглядела как оскорбленная. Нет, она выглядела как лиса, забежавшая в курятник, сожравшая несколько птиц и сделавшая так, что в этом обвинили домашнего сторожевого пса.