Но тот, почему-то, не сводил взгляда с руки Париса.
— Помнишь наше путешествие? Когда вы с Шакуром убедили меня помочь рабам на каменоломнях Уданта?
— Да, помню. Мы освободили тогда тридцать восемь тысяч мужчин и женщин. Подарили им новую жизнь. Вложили им оружие в руки, чтобы они могли защитить себя и свои семьи.
— А ты знаешь, что произошло после?
Парис промолчал.
— Каменоломни Уданта не закрылись, — старик поднялся и открыл дверь, ведущую в горницу. — те, кто некогда охранял пленников в этом месте, сами стали пленниками. А те, кто был пленником — их охранниками. Не изменилось только одно — владельцы этих каменоломен продолжают получать прибыль. И даже больше, чем прежде.
— Я не понимаю.
— Угнетаемые всегда становятся угнетателями, Парис. Такова жизнь.
— И поэтому…
— Поэтому, я не знаю, кто стоит за Белым Клыком и в чем его интерес.
— Его интерес принести свободу на наши земли!
— Может и так, — пожал плечами старик. — но если мы одолеем Рубиновый Дворце, то заплатим за это океанами крови. Мы станем слабее. И знаешь, что будет после этого?
— Сюда заявятся стервятники, — кивнул Парис. — но мы будем достаточно сильны, чтобы дать им отпор.
— И погрузиться в бесконечную череду войн, — вздохнул старик. — я вырос на такой земле, Парис. Где война была обыденной и скучной. Мой отец куда чаще бывал в военных походах, чем со своей семьей.
— Он сражался за эту самую семью! И кому как не тебе…
— Хватит, Парис, — перебил старик. — я выслушал твои истории. Выпил твоего вина. На этом все. Уходи.
Парис поднялся. В его груди пылал пожар, который выливался через светящиеся гневом и битвой глаза.
— Я не верю тебе! Не верю, что передо мной стоит Хаджар Дархан! Прославленный воин!
— Когда вернешься в Дарнас, не забывай про Удант.
Парис, резко, подобно весеннему штормовому ветру, вылетел во двор и перед тем, как обернуться молнией, не оборачиваясь, процедил.
— Я думал ты стар лишь телом, дядя… но ты постарел и душой. Возможно, слухи верны и Великий Мечник Дархан действительно пал в бою у Хребта Дракона.
После этого, обернувшись белой молнией, Парис Динос исчез среди звездных огней ночного неба Седента.
Старик, оставшись стоять в саду, смотрел ему в след. Около его ног застыл белый котенок.
— Или он был лишь рожден в этой битве, — прошептал мастер, после чего вернулся обратно в беседку и провел пальцами по струнам Ронг’Жа.
Глава 1134
— Тризна Двух Тысяч!
В бескрайних степях Ласкана в небо потянулась бесконечным полотном кровавая волна, готовая смыть собой целый мир. В ней мерцали фигуры бесчисленного множества воинов, облаченных в золотую броню.
Хаджар стоял спокойно. Он смотрел на технику своего противника без всякого страха или сомнений. Великий Мечник Тан, который сотворил её, использовал в основе, помимо истинного слова крови и мистерий, еще какой-то свой, уникальный стиль.
Теперь Хаджар это понимал.
Атака приближалась.
Её просто немыслимое давление угрожало развоплотить саму суть своего противника — уничтожить душу. Но Хаджар не сходил с места.
Он безмятежно, в чем-то даже буднично, занес ладонь над рукоятью клинка, а затем глаза наблюдателя (которого здесь попросту не могло бы оказаться) рассекла бы яркая, будто падающая звезда, вспышка света. Длинной полосой светящегося полумесяца она рассекла кровавую волну, а затем ударила по Алому Мечнику.
Но не было ни крика, ни крови, ничего.
Только замерцавшее перед глазами изображение:
[Тренировочный режим. Симуляция: Алый Мечник N14762 окончена]
Хаджар вновь остался стоять один среди золота степей. Ни единого следа от Тана или его техники не осталось в этом иллюзорном мире, созданном в мозгу Хаджара нейросетью.
— Надо же, почти пятнадцать тысяч, — прошептал Хаджар.
Именно столько — почти пятнадцать тысяч раз за последние пятьдесят лет он бился с Таном, сильнейшим воином с которым когда-либо сталкивался. И именно столько попыток ему потребовалось, чтобы одержать чистую победу с первого же удара.
Пятнадцать тысяч…
— Полный анализ, — приказал Хаджар.
[Обрабатываю запрос…]
Привычно отозвался зеленоватыми символами извечный нейрочип.
Хаджар, пребывая в ожидании обработки, опустился в позу лотоса. В этом не было ровно никакого смысла, потому как все происходящее имело место быть лишь внутри его собственного разума.