– Нас может спасти только Бог и непорочность... – вздохнула Вероника. – Русская дева, может быть... Тогда, во Франции никто не верил, что я непорочна. Все говорили – авантюристка! И говорили, пока король не приказал подвергнуть меня унизительному осмотру... И во время суда тоже вплотную интересовались.
– Бог, непорочность – это категории в нашей стране малозначащие, – усмехнулся Бельмондо. – Кстати, насчет Бога... Как только Баламут в него заверил, его, я имею в виду Баламута, как-то меньше для нас оставаться стало... То в небо смотрит, то молится, то в благости сидит...
Борис попал в самую точку – мы все об этом думали. И посмотрели на Баламута, как на прокисшее пиво. И тут сверху раздалось: "Эй-эй-эй!" Мы мгновенно вскинули глаза и услышали с верхушек скал раскатистый крик Худосокова:
– Болтуны вы все!
Бельмондо первым пришел в себя и закричал в небеса:
– А что прикажешь делать? Слышишь, Ленчик, тут Баламут хочет с тобой за жизнь поговорить... Он говорит, что в каждом человеке есть доброта и Бог... И в тебе, мол, есть...
– Насчет доброты – это не ко мне! – крикнул Худосоков в ответ. – Я у Господа Бога – обезьяна, я другим департаментом заведую.
– Я так и знал... А он хотел тебе протез в знак искреннего уважения вернуть...
– Пусть себе оставит! Когда у меня фантазия иссякнет, я ему ногу отпилю, ха-ха-ха!
Тишина была полной минуту. Лишь звуки лениво спадающей воды раздавались от водопада.
– Меня несколько дней не будет... – раздалось сверху, когда мы уже решили, что Худосоков ушел. – Мне надо по делам в Москву съездить...
Уже вечерело, и мы занялись приготовлением ужина – а попросту собрали все, что осталось съедобного в наших рюкзаках. Набралось несколько кусочков подсохшего хлеба, одна банка кильки и килограмм ячневой крупы с жучками.
– Завтра будем лапу сосать, – вздохнул Бельмондо.
– Зачем, дорогой, лапу? – улыбнулся я – А жучки, червячки с паучками? Здесь земля сырая, удобренная козлами... Я думаю, с квадратного метра нашей сотки мы граммов по сто живого веса наберем...
И, вытащив за травяные волосы кусочек дерна, достал из образовавшейся ямки длиннющего упитанного дождевого червяка и протянул его Бельмондо. Борис сморщился и пересел от меня подальше.
– Ну и зря! – сказал я, бережно укладывая под ком земли будущую пищу. – Это, конечно, хуже жареных головастиков, но вполне питательно и вкусно.
– А ты и головастиков ел? – насторожилась Ольга.
– Да... Однажды наш отрядный шофер на привале нажарил их хохмы ради и уговорил попробовать. Неловко было отказаться, и я съел одного и тут же потянулся за следующим – вкусными оказались, как семечки. Потом от желающих отбоя не было...
В этот момент сверху раздался дикий крик. Мы вскинули головы и увидели летящего вниз человека. Борис кинулся к расчетной точке падения и успел резко, обеими руками оттолкнуть его в сторону. Этот цирковой маневр получился у него не вполне удачно, и человек весьма гулко шлепнулся о землю.
Мы подбежали и окружили пришельца – невысокого крепкого, чернявого, с носом уточкой. Убедившись, что он мертв, я пошарил у него в одежде и нашел "Беретту" с тремя запасными обоймами, широкий охотничий нож и водительское удостоверение на имя Оторвилапко Ивана Ивановича.
– Вот, блин, замотали хохлы-родственнички! – выругался Бельмондо, отправившись искать саперную лопатку. – Скоро нам придется по одним могилам ходить.
Было уже темно, и могилу мы выкопали неглубокую. Похоронив Оторвилапко, перекурили над холмиком и отправились спать.
Ранним утром сонный Баламут пошел в туалет и увидел, что могила Оторвилапко освободилась. Постояв у нее, он решил нас разбудить, но не успел – прятавшийся в уборной "мертвец" набросился на него с увесистым булыжником. От булыжника Баламут увернулся, но это было его последней удачей – Оторвилапко подмял его и начал бить. От первого удара Николай, наконец, пробудился и сделал то, что должен был сделать сразу – закричал истошным голосом. Мы вмиг проснулись, выскочили из штольни и, глядя на сцену, развернувшуюся у туалета, с минуту соображали, что происходит. Самым сообразительным оказался Бельмондо и через пару минут Оторвилапко был квалифицированно избит и связан. Затянув последний узел, Борис доверительно спросил пленника:
– Козел тебя столкнул, да?
Подельник Худосокова не ответил, глаза его сузились и стали жесткими...
– Молчать будет... – вздохнул Баламут. А Бельмондо, махнув на последнего рукой, продолжил проникновенно убеждать трофей одного из своих рогатых потомков:
– Ты, Оторвипопка, давай, говори без копоти... Ты имей в виду, если что, мы мучить тебя не будем, мы просто оторвем, что кому понравится, подержим над огнем и съедим. Извини, нам питаться кроме тебя нечем, понимаешь, продовольственный кризис у нас... Лично я уже одиннадцать часов ничего не ел и это на меня действует.
Оторвилапко презрительно улыбнулся одними губами и прикрыл глаза.
– Не уважает... – констатировал Бельмондо, вздохнув. – Конечно, интеллигенцией от нас за версту прет, этот еще придурок (он кивнул на Баламута) каждую минуту крестится...
– Знаете, что... – начал Баламут, не обратив внимания на обидные слова Бориса. – Мне кажется, что этого залетного субчика надо прикончить: очухается – опять драться полезет.
Мы удивленно посмотрели на Николая.
– Ты чего это вдруг? – первым нарушил тишину Бельмондо. – Я думал ты его охмурять начнешь, проповеди про "не убий" и "подставь другую щеку" читать...
– Да мы с Софией еще со вчерашнего обеда заметили, что Адам и Ева из наших душ среди вас, еретиков и безбожников, выветриваться стали... Может быть, это от недоедания...