– Михаил Газеев!!! – закричал во всю силу легких Волин. – Выходите с поднятыми руками. Считаем до трех!!! Потом открываем огонь на поражение!!! Раз!!! Спецназовцы продолжали продвигаться вперед, короткими перебежками, выцеливая пустой, темный проем.
– Два!!! В палате что-то снова опрокинулось. Зазвенели какие-то железки, затарахтели по полу ножки кровати. Следом раздался истошный крик:
– Не стреляйте, я выхожу! Михаил показался в дверях. Лицо его было мертвенно-бледным, но без следа страха или паники. Его костюм, пальто, руки, вся фигура перепачкана в крови.
– Брось нож, – внушительно крикнул Саша.
– У меня нет оружия, – так же громко сказал Михаил и поднял руки высоко над головой. – Я сдаюсь! Двое спецназовцев подбежали к нему, прижали всем телом к стене, быстро и ловко обшарили одежду.
– Он чист, – крикнул один. Саша проверил карманы Мишиного пальто.
– Смотрите-ка, Аркадий Николаевич, – позвал он, демонстрируя пачку «Примы» и недобро глядя Михаилу в глаза. – Моршанские.
– Наденьте на него наручники. А сигареты отправим на анализ. Михаилу завернули руки за спину, защелкнули на запястьях хромированные «браслеты». Капитан опустился на колено рядом с Пилюгиным, перевернул его на спину, взглянул на рану.
– Кончился, – констатировал он без особого сожаления. Поднялся, заглянул в палату. – Эй, дамочка, вы в порядке? Эй? – Он вошел в темную комнатку. Здесь царил настоящий погром. Тумбочка перевернута, стул валяется у окна, лампа сорвана со стены, кровать стоит наискосок, перегораживая половину палаты. Одеяло и подушка в черных пятнах. На полу смазанные брызги крови. Посреди комнаты валяется раскрытый «дипломат». Тут и там перетянутые банковскими ленточками пачки стодолларовых банкнот. – Где вы? – Капитан обошел кровать и увидел девушку. Она сидела в углу, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Бинты вымокли, пижамные штаны и босые ступни тоже в крови. Видимо, девушка пыталась уползти от убийцы. Ее била крупная дрожь. Капитан обернулся, крикнул во всю силу легких: – Доктора!
– Доктора! – повторили в коридоре. Капитан коснулся руки девушки пальцами. Она вздрогнула и уставилась на него диким взглядом. Глаза ее стали почти белыми от страха, зубы выстукивали «танец с саблями». Половина бинтов сползла и висела грязными тряпками. По лицу словно прошлись ластиком. Черты смазанные, перекошенные. В данный момент девушка производила впечатление юродивой.
– Все нормально, – капитан улыбнулся натянуто. – Все уже нормально. В эту секунду в коридоре звонко хлопнул пистолетный выстрел. Девушка вздрогнула. Тело ее напряглось. Казалось, еще секунда – и она закричит.
– Тихо, тихо, – успокаивающе зашептал капитан. – Тихо. Все спокойно. Все спокойно. Он подался назад, чтобы увидеть происходящее в коридоре. Его парни, Волин, медсестра с круглыми глазами и круглым же ртом, бледный врач, застывший в какой-то странной, неестественной позе – стойка вполоборота, руки согнуты в локтях и подняты перед собой открытыми ладонями вперед, – все они смотрели на лежащий у стены труп Михаила, вокруг головы которого быстро натекала кровавая лужа. А еще они смотрели на спокойно улыбающегося Сашу, стоящего над телом с пистолетом в руке. Из ствола его «макарова» лениво сочился ехидный дымок да катился по полу маленький латунный цилиндрик стреляной гильзы. И в наступившей тишине капитан услышал, как Волин тихо, но внятно сказал:
– Что же ты наделал, Сашук. Что ты наделал…
– А что, по-твоему, ему за это может быть? – орал «Главный» и лупил ладонью по столу. – Ему! Ты лучше спросил бы, что мне за это будет! Что тебе за это будет! Ему!!! Пуп земли, б…! Больше заботиться не о ком? Какого дьявола вас вообще понесло в эту больницу?
– До двенадцати, юридически, операция оставалась под моим руководством, – спокойно ответил Волин.
– До двенадцати! А вы вломились туда в час! В час!!!
– У меня часы отставали.
– Хрен у тебя отставал!!! – заорал «Главный» так, что Волину показалось: сейчас здание прокуратуры рассыплется на отдельные панели. – Вот что у тебя отставало!!! Хрен, а не часы!!! – Волин молчал. – И что за показания вы дали? «Не видел», «не заметил», «отвлекся», «отвернулся». Прямо команда слепых, а не спецназ!!! Ты тоже отвлекся?
– Я тоже.
– А знаешь, что написал твой Саша?
– Знаю, – ответил Волин. Он действительно знал. После того, как Марину Рибанэ перевезли в другую палату, вколов предварительно лошадиную дозу транквилизатора, криминалист и судмедэксперт закончили свою работу, а все показания были сняты, следователь отозвал его, Волина, в сторонку и, словно бы стесняясь того, что говорит, пробормотал:
– Короче, так, Аркадий… Считай, что твоему парню крупно повезло. По счастливому стечению обстоятельств эти ребята-спецназовцы, все, как один, именно в момент выстрела «отвернулись», «отвлеклись», «смотрели в другую сторону», ну и так далее. Короче, обстоятельства происшествия неясны. Может быть, Газеев застрелился, вырвав пистолет у Смирнитского. Или попытался на него напасть… В общем, прямых свидетелей убийства нет. Кроме врача и медсестры. Но, может быть, к утру они изменят свои показания. С учетом того, какого «хорошего парня» застрелил твой Смирнитский. Намек ясен?
– Вполне, – кивнул Волин.
– В конце концов, факт убийства капитана милиции Пилюгина Виктора Павловича и попытки убийства этой девочки, Рибанэ, Михаилом Газеевым налицо. Но…
– Что?
– Объясни своему Смирнитскому, какой срок ему обломится, если он не прекратит разыгрывать из себя графа Монте-Кристо.
– А что такое?
– Да завел, как попка, одну и ту же песню: мол, я его застрелил, но виновным себя не признаю. Пусть, мол, суд разбирается. Я уж и так ему намекал, и эдак. Может, говорю, Газеев пытался на тебя напасть или, допустим, сделал какое-то подозрительное движение в твою сторону или в сторону кого-нибудь из этих спецназовцев. Между «предумышленным» и «убийством по неосторожности» есть разница. Лет эдак в семь. Или, говорю, может быть, увидел труп капитана Пилюгина и впал в состояние аффекта. Так нет. Уперся. Я, говорит, все сделал сознательно и без всяких угроз со стороны Газеева. Спрашиваю, мол, ты хоть понимаешь, какой срок можешь получить с такими показаниями? Понимаю, отвечает, но это дело не мое и не ваше, а суда. Пусть суд и решает. А меня, говорит, совесть не заест. Нет, ты понял, Аркадий? Совесть его не заест.
– Понял, понял, – ответил Волин.
– Короче, время у вас есть, до восьми утра. В восемь мне придется передать дело по инстанции. А это все, Аркадий. Там уже ничего не изменишь. Потом была беседа с врачом и медсестрой. Волин рассказал им о газеевских «подвигах», о Маринке Рибанэ, – вы же видели, какой ее привезли сюда, – об убитом охраннике в службе «777». В конце концов, они «припомнили», что успокаивали больных. Врач вошел в палату к одному особенно возмущенному шумом старичку, сестра ему помогала, поэтому непосредственно в момент выстрела их вообще не было в коридоре. А затем состоялся неприятный разговор с Сашей. Оперативник сидел и смотрел в окно с таким видом, словно разговор его вовсе не касался. Волин долго убеждал Смирнитского в том, что нужно – просто необходимо, – изменить показания. Все понимают природу его, Саши, поступка, и все согласны, что Газеев получил по заслугам. Но зачем же самому класть голову на плаху? Глупо! Разговор закончился тем, что Саша посмотрел на Волина со странным сожалением и равнодушно сообщил, что срок его не пугает. Плевать ему на срок. Он сделал то, что должен был сделать, и, если суд решит, что Саша заслужил максимально строгое наказание, значит, так тому и быть. Он ни о чем не жалеет и, более того, если бы время сейчас отмотали назад и предложили ему выбирать, поступил бы точно так же. И не надо его ни в чем убеждать. Показания он, Саша, подписал и менять их не собирается.
– Ты слышишь меня? – громко спросил «Главный».