Клемантина всполошилась:
— Да вы что, всерьез, что ли?! Ситроен! Ноэль! Жоэль! Что за глупые шутки! Деточки мои! Маленькие мои! Ну перестаньте! Перестаньте плакать! Что случилось?
— Противная! — обиженно ревел Жоэль.
— Плохая! — злобно визжал Ситроен.
— Ы-ы-ы! — закатился без слов Ноэль.
— Милые мои! Да что вы! Будет вам, я просто пошутила! Вы меня с ума сведете!
— Не хочу пюре! — что есть силы завопил Ситроен.
— Не хочу! — крикнул Жоэль.
— Не-а! — вякнул Ноэль.
Ноэль с Жоэлем сбивались, когда нервничали, на младенческий лепет.
Клемантина расстроилась вконец. Она обнимала, целовала детишек, приговаривала:
— Ладно, рыбоньки мои, ладно. Съедите потом. Не сейчас.
Истерика прекратилась как по волшебству.
— Давай играть в корабль, — сказал Ситроен Жоэлю.
— В корабль, в корабль, давай! — обрадовался Жоэль.
— В корабль, — подытожил Ноэль.
Они освободились от материнских объятий.
— Не мешай, — отрезал Ситроен. — Мы играем.
— Хорошо-хорошо, не буду, — смирилась Клемантина. — Можно, я тут побуду и тихонько повяжу?
— В соседней комнате, — сказал Ситроен.
— В соседней! — сказал Жоэль. — Ура, корабль!
Клемантина вздохнула и нехотя вышла. Хорошо бы они всегда оставались такими же маленькими и хорошенькими, какими появились на свет. Как в тот первый день, когда они начали сосать. Она опустила голову и погрузилась в воспоминания.
73 феврюля
Тут рядом заорала птица. «А, чтоб тебя, сбила окаянная, — чертыхнулся Жакмор. — Так хорошо получалось. Надо будет и дальше говорить о себе в третьем лице. Это окрыляет». Ему было еще идти и идти. В кустах по обе стороны дороги за зиму развелись прапрагаги (так называют потомственных гагенышей, подобно тому, как человечьих отдаленных потомков называют праправнуками) — белые, похожие на искусственный снег комочки копошились в ветках боярышника и суетливо чистили клювиками пушистые грудки. По обочинам лениво тянулись канавы, полные воды, сочной зелени и зеленых лягушек, наслаждаясь свежестью, пока не наступила августямбрьская сушь.
«Я влип, — продолжал свой монолог Жакмор. — Меня засосало. Я пришел сюда молодым, горячим психиатром, а теперь что: молодой-то я молодой, но весь пыл порастерял. Потеря весьма ощутимая. И все из-за этой вонючей деревни. Из-за этой мерзкой дыры. Помню, как я первый раз увидел распродажу стариков — ого! А сейчас мне на это дело наплевать, сам распрекрасно леплю оплеухи ученикам, хоть и без особой охоты, а как-то раз нахамил Хвуле, потому что иначе было нельзя. Так нет же, хватит! Собираюсь с мыслями и принимаюсь за работу. Так думал молодой Жакмор. С ума сойти, чего только не лезет человеку в голову!»
Под ногами психиатра чавкало. Булькало. Вякало. Клякало. Скользило. Над головой живописно метались вороны, беззвучно каркая — звук уносило ветром.
Интересно, подумал вдруг Жакмор, почему никто здесь не занимается рыбной ловлей? Море рядом, в нем полно крабов и прочей съедобной живности, в чешуе и без оной. Так в чем же, в чем же, в чем же дело?
А дело в том, что не было порта. В восторге от своей сообразительности, Жакмор наградил себя улыбкой.
Из-за ближайшего плетня торчала голова бурой коровы. Жакмор решил учтиво поздороваться, но голова была обращена в другую сторону. Жакмор окликнул животное. Но, подойдя поближе, понял, что это не корова, а одна отрубленная и насаженная на кол голова. Корову наказали. Табличка же упала в канаву. Жакмор подобрал ее и еле-еле разобрал заляпанную грязью надпись: «В другой…» пятно… «раз…» «будешь давать…» пятно… «больше молока…» Пятно, еще и еще пятно.
Жакмор сокрушенно покачал головой. Нет, он никогда не свыкнется. Ученики — это еще туда-сюда. Но бессловесная скотина… Он уронил табличку в грязь. Глаза и морду коровы выклевали птицы, так что она весело скалилась.
Еще работка для Хвулы, подумал Жакмор. Выловит — получит золото. Но на кой оно ему нужно — на него ничего не купишь. Выходит, золото тут непреходяще. И бесценно.