— Хорошо, голубка, — сказал Анжель.
Он нагнулся поцеловать ее и пошел к двери. Жакмор пропустил его и вышел следом.
— А где Белла? — спросил он.
— Внизу… — ответил Анжель. — Стирает белье. Давайте позавтракаем. А потом вместе пойдем в деревню.
— Лучше я схожу один, — сказал Жакмор. — А вы оставайтесь. Мне не хочется опять начинать с вами спорить. Это утомительно. Я занимаюсь психологией, а не болтологией.
Жакмор снова вышел за ворота и направился в деревню. По правую руку от него тянулась каменная стена парка, потом отвесная скала, вдали виднелось море. Слева раскинулись обработанные поля, попадались отдельные деревья, по краю дороги шла живая изгородь. Его внимание привлек колодец, который он не заметил утром: два высоченных каменных столба, между ними ясеневая перекладина с заскорузлой ржавой цепью. Вода в колодце кипела, так что из-под покрывавшей его замшелой плиты выбивался пар, белые струйки, истончаясь, уходили в синюю высь.
Показались первые строения, и Жакмор поразился грубости этих домов. Они начались по правой стороне: подковообразные, обращенные концами к дороге, и все одинаковые. Везде большой, чуть не во весь двор, бассейн с черной водой, где полно пиявок и холераков; в левом крыле живут хозяева, в правом и в центре подковы помещается скот. Конюшня и хлев расположены на высоком помосте, куда скотина поднимается по деревянным сходням, а внизу, между каменными опорами, стоят огромные чаны — в них стекают скотские экскременты. В пустующих стойлах хранят сено, солому и кормовое зерно. А в специально оборудованном закуте трахают девок. Двор вымощен серыми гранитными плитами, разделенными ровными ухоженными полосками той же пористо-трубчатой травы, что растет вдоль дороги.
До сих пор Жакмору не встретилось ни одного человека. С другой стороны тоже потянулись дворы. Дорога расширилась, свернула влево. За поворотом открылась речка с очень пологими берегами. Вода в ней была красного цвета и похожая на туго натянутую ткань — ни рябинки, ни морщинки. Там и тут плавали омерзительного вида не то отбросы, не то объедки, не то куски падали. Безлюдные дома молчали, будто притаившись. Каждое новое жилище преподносило обонянию Жакмора сложный многовонный букет, в котором он старался отпрепарировать отдельные составляющие.
А речка — такой странной Жакмор никогда не видел. Она хватала начало неизвестно откуда и сразу наливалась до краев, вспучивалась, как под пленкой. Вода напоминала гуашь цвета свежей крови, была какой-то густой и непрозрачной. Жакмор подобрал камешек и бросил в речку. Камешек погрузился беззвучно и мягко, как в пух.
Дорога все раздавалась вширь и наконец привела к длинной площади, где раздвоилась, обтекая усаженную тенистыми деревьями площадку. В правом углу угадывалось какое-то движение, и Жакмор направился туда.
Оказалось, там всего-навсего торговали стариками. Выставленные на продажу старики и старухи сидели на открытой солнцу деревянной скамье, вновь поступающие могли рассаживаться еще и на положенных в ряд камнях — три из них были уже заняты. Жакмор насчитал семь мужчин и пять женщин. Казенный барышник с молескиновой папкой-реестром под мышкой стоял перед скамьей. На нем был потертый костюм из коричневого бархата, худые ботинки и, несмотря на жару, замызганная кротовая шапка. От него дурно пахло. Впрочем, старики воняли еще почище. Почти все они сидели неподвижно, опершись обеими руками на отполированную временем палку, все в грязных, драных одежках, обросшие, с морщинистыми лицами и воспаленными от долгой работы на солнцепеке сощуренными глазами. Провалившиеся рты со смрадными гнилыми пеньками вместо зубов безостановочно жевали вхолостую.
— Посмотрите! — взывал барышник. — Вот этот идет по дешевке, а он еще может на что-нибудь сгодиться. Эй, Лалуэ, может, возьмешь для своих сорванцов? Он вполне в состоянии за ними посмотреть.
— А показать им кое-что он в состоянии? — выкрикнул кто-то из толпы.
— А как же! Ну-ка, старый хрен, поди сюда! — приказал барышник.
Согбенный старикашка встал и сделал шаг вперед.
— Покажь им, что там у тебя в портках болтается!
Дрожащими пальцами старикан стал расстегивать засаленную ширинку. Крестьяне загоготали.
— Гляди-ка! — крикнул Лалуэ. — И правда, кое-что еще есть! — Он наклонился и, корчась от смеха, потеребил жалкую висюльку. — Так и быть, беру! — сказал он. — За сто франков.
— Продано! — объявил барышник.