Перья погладил без всяких сомнений
И произнес: "Я ведь тоже изгой.
Знаться никто не желает со мной.
Средь моих предков цыганы, вампиры...
Прошу тебя, бог, ты проанализируй:
Может, остался хоть где-то на свете
Тот, с кем все сложится в этом сюжете?
Я ведь уже побывал в куче мест!
Табор цыган улетел до небес,
Замок вампирский вообще взорвало,
Когда дело до гомосеков дошло,
Они испугались чего-то во мне.
Я горе топил во французском вине,
Но встретил в тот день же я на рю д"Алжир
Душу родную, а с ней автожир,
В том автожире летали вдвоем,
Но вскоре упали вдвоем в водоем
И оказались в Бермудах. А там
Друг променял меня сразу на дам -
Даму, точнее, аж мэра Бермуд
(Анастасия Нунахер зовут).
В Мексику он меня все же довез
И улетел. Не увидел он слез,
Что проливал я в бермудской ночи
Под грохот грома и в свете свечи.
После внезапно я стал знаменит.
В этом помог мексиканский бандит -
Он подарил мне гитару свою.
Кстати, давай и тебе я спою!
Непонятно мне, как я попал
В место где живет Кетцалькоатль.
Я всю жизнь друзей себе искал,
А нашелся богозмей пернатый.
Хорошо, что он попался мне,
Потому что он такой хороший,
Этот всемогущий богозмей.
Я надеюсь, что он мне поможет.
Надежду в него я обрел,
И удачу сулит наша встреча.
Я песню ему произвел,
Чтоб он не забыл этот вечер.
Внимал ему змей, чешуею шурша.
Решил он, что в песне имеется шарм.
К тому же он знал, как вампиру помочь:
К тем людям, чьи лица темнее, чем ночь
Послать он его собирался. В своей
Премудрости вот что узрел богозмей:
В Америке, в городе на берегу
Увидел он: негры готовят рагу,
Один руку поднял себя почесать,
И понял змей: нечего больше искать -
Под мышкой у негра средь черных волос
Родинка, желтая, как абрикос,
И провиденье ему подсказало,
Что на Эухеньо такая ж торчала.
Змей набрал воздуху в мощную грудь
И песню изволил засим затянуть:
Знаю, Эухеньо, не забыть
То, что твои губы мне пропели.
Я тебя ═могу переместить
В черные рабочие артели.
Там живет еще твоя родня -
Деда твоего потомок дальний.
Ну, прощай, и помни же меня,
Чтоб я оставался актуальным.
Лети же, Эухеньо, скорей.
Там твой правнучатый племянник.
Лети же, (подмышки побрей)
Улыбкой украсив ебальник.
И Похуеску тотчас воспарил.
Кетцалькоатль слезу распустил,
Упала слеза в черноземный комок,
И вырос оттуда прекрасный цветок.
Еще много лет он впоследствии цвел,
И змей утешение в нем приобрел,
Холил, лелеял его, поливал...
Но этот сюжет Августин не писал.
***
Вернемся, читатель, к герою скорее.
Летит он, подмышки все бреет и бреет,
Улыбку еще примеряет к еблу.
И вот, подлетает к большому котлу.
Рагу варят негры, усевшись вокруг,
Лежат в отдаленьи мотыга и плуг.
Царило затишье, но тут наш герой
Фурор произвел среди негров собой.
Подмышку как раз Эухеньо добрил
И родинку взорам всеобщим явил,
Посадку свершив аккурат у котла
И всех ослепляя улыбкой ебла.
Вскочил один негр и громко вскричал:
"Ох, еп твою мать! Брата я повстречал!"
Подмышку он тут же представил публично,
И родинку все рассмотрели отлично.
Она, как две капли воды, походила
На ту, что чудовище с неба носило.
Тот вечер вампира удался вполне.
Он кушал рагу, привыкая к родне.
Внучатый племянник был счастлив и рад
И так выражался, используя мат:
"Щыт, мазафака, вот это сюрприз!
Ну, Эухеньо, ты авантюрист!
Сколько тебе пережить довелось,
Прежде чем встретиться нам удалось!
Но ты об этом теперь позабудь.
К нам предлагаю тебе я примкнуть.
Сегодня мотыгу тебе подберем,
Завтра работать с тобою пойдем.
Поле не пахано вовсе еще!"
Родственник сжал Эухеньо плечо.
Спал Похуеску всего полчаса.
Снилось ему, что он хочет поссать.
Вдруг был разбужен он дерзким пинком.
Солнце едва поднялось за окном.
"Вставай, мазафака, работать пора!
Мы начинаем работать с утра
И до заката все время в полях.
Факин работа, ю битч, понял, нах?"
Поднялся на ноги сонный герой,
Поднял мотыгу дрожащей рукой,
Начал пахать. Делал это три дня,
А на четвертый случилась хуйня.
Внезапно заметил наш Э. Похуеску,
Что он допахал до того перелеска,
А все остальные, едва шевелясь,
Мотыгами тычут в засохшую грязь.
Тогда Похуеску слегка разозлился
И с речью к лентяям такой обратился:
"Ребят, почему здесь пашу только я?
Ведь мы все большая крутая семья.
Однако с меня в три ручья течет пот,
А вы не стремитесь исполнить работ".
Они отвечали: "Ты знаешь, чувак,
Мы видим, ты славно работаешь так,
И мы засмотрелись на диво труда.
Твоих нам высот не достичь никогда.
Мы впали в депрессию даже чуть-чуть.
Пойдем мы, наверное, сходим к врачу.
А ты продожай свой упорнейший труд
И поле вспаши, ну, хотя бы к утру".
Вздохнул Эухеньо, продолжил пахать.
К утру он растений успел насажать.
Маис колосился и рапс зацветал.
А наш Похуеску ужасно устал.
Негры пришли, в удивленьи застыли.
Раньше на поле у них уходили
Сорок недель и пятнадцать минут.
Что ж, Эухеньо желал отдохнуть.
Грустно поплелся он к койке своей,
Мотыгу свою положил рядом с ней,
И только наладился сладко поспать,
Как наступило уж время вставать.
Негр большой ровно в пять двадцать пять
Стал Эухеньо жестоко пинать.
Мотыгу свою Эухеньо схватил
И в поле открытое с ней поспешил.
Прошло полчаса от начала работ,
И понял герой: никого не ебет,
Что он уже потом покрылся три раза.
Негры стоят не моргаючи глазом,
Работ не работают, рэп не читают
И семки с попкорном вовсю потребляют.
Сказал он: "Ребята, давайте со мной!"
Однако напрасно взывал к ним герой.
Совсем не хотела работать артель,
Хотела лишь, чтоб Эухеньо потел.
Взмок Похуеску, как мышь под метлой,
Нервный он стал, раздраженный и злой.
Бросил мотыгу и сел посидеть,
Не прекращая сердито пыхтеть.
Старался он страсти напор усмирить,
Но негры стали к нему подходить.
Вновь в их глазах видел он изумленье:
Они удивлялись отсутствию рвения,
Что до этих пор проявлял наш герой.
И старший сказал: "Эухеньо, родной,
Мне кажется, бро, ты немного устал.
Я выдам тебе небольшой капитал.
Поешь поскорей, исхудал ты совсем.
Со мной поделись, я с тобою поем".
С такими словами он доллар извлек
И бросил его Эухеньо у ног.
Взглянул наш герой на зарплату свою,
Подумал: я морду уродам набью.
С этою мыслью он грозно восстал, ══
Сжал кулаки, всем вокруг показал.
Светились глаза его алым огнем,
Сверкала слюна над опасным клыком. ═
Мотыга от взгляда его взорвалась,
А плуг треснул с громким и праздничным ХРЯСЬ.