Целебные мысли помогали. Она могла поставить себе диагноз, думать о таком.
Сорча встала на ноги и отодвинула плющ. Она еще не видела такую ванную. Лозы покрывали стены, синие цветы раскрыли лепестки и заполнили комнату сильным ароматом. Большой круг был вырезан в земле, теплая вода постоянно лилась из дырки в стене.
— Горячий источник, — прошептала она.
В углу был маленький горшок, а еще столик с гребнями и незнакомыми пастами.
Это было не для нее. Ей нужно было согреть тело и лечь спать. Не нужно ничего трогать, и она не знала, что с ней будет после средств фейри.
Она сняла мокрую ткань, замерла на миг и посмотрела на платье матери. Морская вода точно оставит пятна, но она еще могла попытаться спасти его. Слезы жалили уголки глаз.
— Я скучаю, — прошептала она. Каждый раз это чувство. Она скучала по ее языческим ритуалам, историям о фейри, которые мама так хорошо рассказывала.
Пар поднимался струйками в воздух, молил Сорчу согреться. Она повернулась и опустила палец ноги в воду. Поразительное тепло заставило ее охнуть, застонать и опуститься в воду по плечу.
Ее дрожь тут же пропала, вода успокоила тело. Она могла встать в пруду, и вода доходила только до груди. Вода была безопасной.
Сорча с любопытством зачерпнула горсть и коснулась языком. Свежая вода. Не соленая, не с серой, какими бывали горячие источники.
— Это место становится все страннее, — прошептала она.
Она прислонила голову к каменному краю, дала мыслям утихнуть, пока кожа грелась. Она не сразу покинула комфорт ванны. Она будто осталась одна на земле. Тишина успокоила тревогу, пар забрал с собой старые боли и новые, и вода обнимала ее.
Она могла провести так остаток жизни.
Когда ее веки стали слипаться, Сорча выбралась из теплой ванны. Вяло оглядевшись, она поняла, что полотенца нет. Она вздохнула. Она надеялась, Камень не придет, пока она обнаженной стоит в комнате. Она опустила платье матери в воду и прополоскала его.
Оставив желтую ткань на краю ванны, она выглянула из-за плюща, чтобы проверить, что в комнате никого нет. Конечно, фейри могли скрыться. Она прищурилась.
— Ау?
Никто не ответил.
— Если тут есть слуги, я выйду без одежды. Прошу, не… смотрите.
Она отругала себя, побежала по мху. Кто будет на нее смотреть? Для них она, наверное, была страшной, как они для нее.
Шкуры были мягкими на ее коже. Они забрали воду и удерживали жар, она оказалась в коконе уюта и тепла.
Она счастливо вздохнула, но проверила тело на всякий случай. Дрожь пропала, но она уже ощущала, как закладывает нос. Она немного простыла, но надеялась, что в груди ничего не будет.
Если повезет, она не заболеет. Если нет, ей придется делать компрессы и пить побольше чая.
Сорча надеялась, что ее тело крепкое. Не было времени на простуду.
* * *
Эмонн сидел в тенях ее комнаты, ругая себя. Он не собирался возвращаться. Особенно этой ночью.
К нему редко приходили послы Благого двора. Любопытно, что они решили прийти сейчас. При его дворе дураков был шпион? Он не мог подумать, кто передал бы секреты его брату, но это было бы не впервые. Ему нужно было допросить некоторых для безопасности. Ради всех, его брат не мог знать, что происходит на этом острове.
Они всегда злили его. Эти сияющие великаны, мужчины и женщины, в броне под видом, что пришли к старому другу. Им не было дела до того, как он жил до изгнания, а теперь — тем более.
Он подозревал их, но не мог отказать им. Если его брат хотел приглядывать за ним, он мог это делать. Но Эмонн не дастся просто.
Он тихо смотрел на них, наряженный в броню. Тронный зал стал бальным, пощечиной по лицу брата, который не был королем. Они привели своих музыкантов, свой народ. Думали, что этого у него те. Эмонн лишь приказал убрать в зале.
Пусть думают, что он живет тут в роскоши на Гибразиле. Эмонну нравилось думать, что брат злится.
И когда все было закончено, он собирался в свою комнату. Чтобы разбить что-нибудь и остудить гнев и смятение.
А оказался тут.
Смотрел на нее.
Ее волосы обрамляли ее голову, как лепестки красной розы. Лучи солнца целовали молочно-белую кожу, красивую и уникальную, как и вся она. Она была мягкой во сне. Мягче, чем он ее видел.
Ее плечи всегда были напряжены. Она хмурилась из-за эмоций. Она была открытой книгой.
Его губы дрогнули. Ей не понравилось бы, как легко он ее читал.
Одна ладонь была под щекой, бледные ресницы отбрасывали тени. Он сидел во тьме и считал веснушки на ее лице. Он впервые за годы успокоился, не круша мрамор, не разбивая горшки или рамы портретов.