Это был еще один вопрос, на который Адам отказался отвечать, хотя Габби задавала его дважды, – но едва ли этот отказ можно было поставить ему в вину, ведь в то время она бы все равно вряд ли ему поверила.
Зато верила теперь. И то, что она узнала, еще больше взбудоражило ее.
Теперь она еще сильнее, чем раньше, хотела узнать – кто же такой Адам Блэк? Кто это большое, скрытное, невероятно сексапильное, удивительно благородное Существо, которое, похоже, проводит больше времени с людьми, чем с представителями своей расы? Это Существо, обладающее исключительной силой, но никогда ее не применяющее? Это Существо, которое защищало людей от представителей своей собственной расы?
И, что гораздо более важно, может ли смертная женщина постичь его, обуздать его неистовые, тщательно хранимые чувства? Эта мысль заставляла Габби дрожать с головы до ног. Адам был принцем из ее детской мечты. И это ее ужасно путало.
Прежде чем день подошел к концу, Габби тоже поведала свою Историю. А не поведать ее она просто не могла. Гвен и Хло заражали все вокруг своей страстью к сверхъестественному, не имело никакого смысла что-то скрывать от них. Быть Видящей Сидхов, на их взгляд, было лишь чем-то не очень обычным; и это, по их мнению, никак не могло повлиять на ее судьбу.
Габби рассказала им, как в ней воспитывали страх к Чару, как ее бросила мама, потому что не могла справиться с ее видениями, как ее воспитала Грэм, учившая скрывать свой «дар». Габби сообщила им, о чем говорилось в «Книгах» О'Каллагенов о Чаре и как она поняла, что это неправда – по крайней мере об Адаме. Она рассказала, как решила бежать в ту ночь, когда увидела его, и как он ее выследил, и обо всем, что случилось потом.
Габби наконец призналась, что испытывала страх, в чем до этого момента она не признавалась даже самой себе. Что она как-нибудь переживет все это, сделает ради Адама все, что понадобится, но только – в отличие от ее подростковых фантазий – они уже не будут «жить долго и счастливо». Он вернет себе свое бессмертие, защитит ее, как и обещал, и снова возвратится в свой Чар – вот и все. В конце концов перед ним снова откроются огромные возможности, и Габби понимала, что в его жизни она мало что значит.
Вот и настанет конец сказки. Время вышло. Продолжения не последует. Останется только дразнящий вкус чересчур короткого романа на языке, после чего неумолимая реальность уже никогда не вызовет у нее интереса.
– Ну, во-первых, – ласково сказала Хло, – я думаю, уже слишком поздно, дорогая; ты уже влюбилась.
Гвен кивнула в знак согласия.
– А во-вторых, и это самое важное, Габби, – деликатно добавила она, – вопрос, который ты должна себе задать, состоит не в том, будете ли вы «жить долго и счастливо». Вопрос в том, сможешь ли ты спокойно жить дальше, если упустишь свое счастье сейчас и останешься ни с чем?
ГЛАВА 19
В тот вечер Габби неспеша привела в порядок прическу и нанесла макияж – роскошь, которую она не могла себе позволить уже несколько дней. Когда они путешествовали и перемещались, в тех редких случаях, когда она могла взглянуть в зеркало (обычно во время кратковременного пребывания в общественном туалете), Габби не нравилось, как она выглядела, а потому она и не задерживала взгляд на своем отражении. Но в этот вечер Габби была уверена, что они в безопасности, что им не грозят никакие бесцеремонные погружения в озера и падения со шпилей, и она решила для разнообразия выглядеть прилично.
Аспирин и горячий душ как рукой сняли последние признаки похмелья. Хло пригласила ее к себе, чтобы подобрать подходящий наряд, поскольку оказалось, что они носят одинаковый размер. Габби не терпелось надеть вместо джинсов что-то другое. Вообще говоря, ей не терпелось предстать перед Адамом во всем блеске; да, она себе в этом призналась. На самом деле, наверное, только мертвая женщина не хотела бы предстать во всем блеске перед ним.
Габби накрасила губы, пропустила волосы между пальцами – и те рассыпались у нее по плечам и спине, – а затем выпустила вперед несколько длинных прядей челки, чтобы те весело болтались у нее возле глаз. Несколько легких мазков дымчатых теней, немного туши для ресниц. Чуточку сверкающего блеска для губ, ровно столько, чтобы свет на них таинственно заиграл. И ровно столько, чтобы привлечь к ним внимание мужчины.
На этом, решила она, глядя в зеркало, дело косметики заканчивается. Дальше дело за одеждой; ей оставалось надеяться, что в гардеробе Хло найдется что-то очень женственное и немножко вызывающее.
Открыв дверь ванной, Габби вышла в примыкающую к ней спальню. И замерла. «Это невозможно», – подумала она, глядя на укрытую балдахином кровать. И дело было не в том, что бархатные завесы снова висели как ни в чем не бывало, и не в том, что кровать оказалась аккуратно заправлена, – все это было вполне возможно. Очевидно, все это сделала служанка, пока Габби принимала душ, брила ноги, втирала в кожу лосьон и наносила косметику.
Невероятным казалось то, что между шторами висело облегающее черное платье, по которому она так томно вздыхала в «Мейсис». «И то, – ошеломленно подумала она, подходя ближе к кровати, – что рядом стоят туфли на шпильке, которые мне так безумно понравились». И еще Габби заметила, удивленно оглядевшись, что неподалеку лежал кружевной бюстгальтер и трусики ее любимого бледно-розового цвета.
«И – о Боже! – подумала она, затаив дыхание, – неужели это коробочка из «Тиффани»?»
Вцепившись в отворот своего банного халата, она оглядела комнату. Никаких признаков его присутствия. Лишь в воздухе витал легкий, но отчетливый аромат жасмина, сандала и обольстительного мужчины, и Габби поняла, что Адам, по-видимому, переместился из комнаты всего несколько секунд назад, когда она заканчивала делать макияж.
Дрожащими руками она потянулась к коробочке, открыла ее и, хватая ртом воздух, начала вертеть в руках и чуть не выронила. На бархатной подушечке лежало бриллиантовое колье и сережки, и Габби точно знала, где видела их в последний раз. Это было в Цинциннати в тот вечер, когда он принес ей ужин из ресторана Жана-Роберта в Пиголле. Она поздно покинула офис и шла своей обычной дорогой мимо «Тиффани», чтобы забрать машину со стоянки за углом. У них была новая витрина, и какое-то время Габби не могла отвести взгляд от элегантного набора. Она остановилась, глядя сквозь стекло на этот потрясающий комплект и с чисто женским любопытством представляя себе мужчину, который мог бы подарить женщине такие драгоценности. И размышляя, появится ли у нее когда-нибудь бриллиантовое колечко на пальце или хотя бы скромное обручальное кольцо.
Наверное, Адам в это время был где-то у нее за спиной и наблюдал за ней. И в «Мейсис», наверное, тоже.
«Я забочусь о том, что принадлежит мне», – сказал он, вручая ей ключи от «БМВ».
Да уж.
Когда Габби подняла сверкающее бриллиантами колье, из коробочки выпала маленькая записка, которую ветром начало уносить по направлению к двери. Габби подхватила ее.
Там было четыре слова, написанных старинным почерком, – самоуверенная рука, косые буквы:
«Прими это, прими меня».
«В самом деле, – подумала она, моргая, – точнее и не скажешь».
Габби долго держала в руке сверкающие камни, глядя на них, но не видя. И даже не столько размышляя, сколько открывая свое сердце охватившим его чувствам и слыша отголоски слов Гвен: «Сможешь ли ты спокойно жить дальше, если упустишь свое счастье сейчас и останешься ни с чем?»
Наконец Габби положила коробочку на кровать и надела бюстгальтер и трусики. Затем нырнула в обтягивающее черное платье, поправила его на бедрах и застегнула сбоку крошечную молнию. Опершись о край кровати, Габби обула изящные, сексуальные туфли. Потом снова взяла коробочку, надела сережки и закрепила вокруг шеи нить сверкающих камней.
Адам как раз вышел из ванной, когда услышал несмелый стук в дверь своей спальни. Он молил Бога, чтобы это не была очередная служанка. Когда он вернулся с прогулки, десятки служанок слонялись по главному холлу. Хоть он и привык к тому, что женщины вешаются ему на шею, но чтобы они так обескураживающе смотрели прямо на его промежность – это уж слишком. И так настойчиво. Словно хотели увидеть сквозь кожаные брюки, что лежит за ними, а точнее, стоит, потому что этот чертов орган вряд ли успокоится, пока Адам не овладеет Габриель по крайней мере раз сто.