— Черт знает, там нельзя, говорят, и трубки курить!.. а я без трубки не могу быть…
— Жениться на каком-нибудь поместье…
— Действительно, лучше на поместье: женюсь где-нибудь здесь, в окрестностях. Эй! Завалюк!.. трубку!.. да скажи, что в десять часов ученье с пальбою… Весь город выедет на смотр… Здесь должны быть невесты.
От Полковника Нелегкий к Поручику.
— Это гонение! — кричал Поручик, ходя по комнате. — Подам в отставку!..
— А потом куда?
— Потом куда?..
— Да: определиться снова на службу? опять та же история, и — снова в отставку?
— Хм!
— А жениться? жениться надо на службе; потому что мундир есть один из лучших соблазнов для невест; притом же поручичий чин есть чин любви…
— Именно чин любви!
— Вполне соответственный пылким страстям, самый удобный для нежности; сверх того, в этом чине можно и клятвы давать — поверят на слово…
— Я, однако ж, читал в романах, что женщины любят только немного полюбить этот чин, а не любят выходить за него замуж?
— Вот прекрасно! нужно только надежнее опутать всеми пятью чувствами сердце и в пылу страсти предложить бежать, непременно бежать; потому что не невесты не любят этого чина, а отцы да матери…
— Где ж тут отыскать невесту с приданым?
— Как не найти! стоит только пошарить по всем углам.
— Эй, Петр! Педрилло!
— Пьфу! — раздалось за перегородкой.
— Что ты там плюешь, урод!
— Что плюешь! надо чем-нибудь сапоги-то чистить.
— Ты от кого слышал, что у помещика, как бишь его… недавно что приехал в город… что у него бал?
— От кого! да все от него же, от кухмистра.
— Да он почему знает?
— Вот, не знать, что в барском доме делается!
— И прекрасно! На балу выберу невесту; буду волочиться и женюсь!
— И прекрасно! — повторил Нелегкий, отправляясь к Прапорщику, который исправлял должность полкового адъютанта.
— Впрочем, — думал он, сворачивая к Маиору, — об этом юноше нечего и беспокоиться: он влюбчив, ему стоит только показать какую-нибудь белокурую свинку в пелеринке — женится.
Из числа семи человек, избранных Нелегким в женихи, — ровно семи человек; ибо демонский успех каждого предприятия основан на этом числе, — труднее всего Нелегкому было справиться с Маиором да с городским Лекарем. Маиор ненавидел женщин, а городской медик страстно был влюблен в поэзию; поэзия была его страсть; он гораздо лучше писал стихи, нежели рецепты; но судьба и люди предназначили ему ставить в конце строчек, вместо рифм, драхмы и унции, сочинять мадригалы во здравие.
Нелегкий вертелся-вертелся около Маиора, придумывал-придумывал, с чего бы начать о женитьбе, и чуть-чуть не стал в тупик. Маиор не только что сам не любил женщин, но не терпел и подчиненных женатых. Он логически говорил, что каждая жена есть также непосредственный начальник мужа; а в одно и то же время нельзя служить под командой двух начальств, не зависящих одно от другого и не имеющих никаких между собою сношений.
Нелегкий тщетно ломал голову; ни одна убедительная мысль не представлялась ему довольно сильною, чтобы потрясти твердость Маиора и склонить его к женитьбе.
— Ах ты роскошь! — вскричал Нелегкий исступленным голосом, с отчаяния, — ах ты арбуз!.. — да как хватится лбом об стену… Мысли так и брызнули искрами.
— Ага! — сказал он, — вот она! — и к Маиору на ушко:
— Ужасно как неприятно: в батальоне завелась секта скопцов!
— Того и гляди, что наживешь выговор; остановят представление к следующему чину!
— Это еще ничего; а вот что худо: поговаривают, что батальонный-то командир сам принадлежит к этой секте, сам развел ее…
— Я, я, развел ее! ах, злодеи! Это какой-нибудь тайный враг распускает такие слухи.
— Как начнется следствие, и эту клевету примут за истину, тогда что? Как сделают запрос, да если еще потребуют свидетельства…
— Это ужасно! осрамят, погубят!
— Ни в службе, ни в добрых людях не найдешь места…
— Ай-ай-ай-ай-ай! что делать!
— Поскорей жениться… в опровержение худых толков и подозрений…
— Да, нечего делать, одно средство — жениться!.. Черт знает, жениться!.. Враги, злодеи! какие распустили слухи!.. Да, ба! не таков дался — женюсь назло, женюсь на первой встречной!..
Распорядившись таким образом насчет Маиора, Нелегкий торжественно хлопнул себя по голове и сказал: Ай голова! — потом отправился к городовому Лекарю. Он сидел подле окна на улицу, в халате, красной ермолке и вписывал в золотообрезную книгу свои стихотворения; всего счетом 50 стихотворений. Он намерен был отправить их в Петербург для напечатания.