В этом великолепном наряде она вышла к столу и — бедная Зоя! как трудится она, чтоб очаровать собою Городничего! Казалось, что он в глазах ее принял вдруг образ юноши-красавца, на которого невозможно не взглянуть то томно, то страстно и не опустить стыдливого взора; которому нельзя отвечать без нежной улыбки; подле которого нельзя задуматься без глубокого вздоха и без желания покорить его сердце.
Городничий в самом деле молодеет от ласк и внимания Зои: на лице его выступила умбра от полноты сердца, на глазах выступили даже слезы от наслаждения встречать пылкую взаимность прекрасной девушки.
В первый раз говорят с ним на волшебном языке, в первый раз чувствует он, какими звуками отзывается чарующее молчание в сердце.
Роман Матвеевич, следуя наставлению Иппократа, имел привычку соснуть после обеда хоть полчаса, не более, но непременно. Когда бывали гости, он возлагал попечение об них на жену и на дочь. Наталья Ильинишна занимала их разговорами; а Зоя игрой на фортопьянах или игрой в карты.
С намерением или без намерения, только Зоя в первый раз села, по просьбе Городничего, за фортопьяны и запела романс: «О ты, с которой нет сравненья»[133]. Городничий сел подле нее и стал таять; Наталья Ильинишна, прислушавшись к домашней музыке и видя, что гость вполне занят, вышла отдохнуть в свою комнату.
— Зоя Романовна! — сказал Городничий тихим, трепетным голосом, когда она, кончив романс, вздохнула.
— Что вам угодно? — отвечала Зоя.
— Я хотел… намеревался… давно уже… — продолжал Городничий; но голос изменил ему; он смутился.
— Скажите… мне приятно будет, — сказала Зоя.
— Я… — продолжал Городничий.
— Голубчик! зажми ему рот, зажми, — прошипело во вьюшке.
— К чему! — прошушукал ответ.
— Сделай милость, не дай ему выговорить слова! Все мои труды и подвиги пойдут под ноги!..
— Я… — продолжал Городничий.
— Зажжжми! зажжжжжми!..
Городничий с испугом оглянулся.
— Я… — продолжал он опять, видя, что никого нет в гостиной.
— Вот, вот-вот, уж рот раскрыл!.. Ууу!
— Не бойся! слушай…
— Я хотел… я желал… Зоя Романовна… если… — продолжал Городничий.
— Хожалый[134] пришел, — раздался в дверях голос.
— Что такое? — вскричала Зоя.
— Хожалый пришел! — повторил слуга, — вот к ним…
— Зачем? — едва проговорил Городничий, испуганный внезапным появлением слуги.
— Говорит, пожар…
— Пожар! — вскричала Зоя.
— Пожар! — повторил Городничий, вскочив с места и выбегая в переднюю.
Зоя также вышла вслед за ним.
— Из трубы выкинуло, крыша загорелась, — сказал Хожалый.
— Дежурный там? — спросил Городничий.
— Там, ваше высокоблагородие.
— Хорошо, ступай!.. Донеси мне, если окажется опасным, — сказал Городничий.
— Где пожар? — спросила Зоя.
— Кухня занялась у Вернецкого господина.
— Вернецкого! — вскричал Городничий.
— Команда поехала туда, а я поскакал искать ваше высокоблагородие.
— Ах, боже мой, где моя шляпа? — повторял Городничий, бросаясь во все стороны, — где она?.. Дрожки мои здесь?
— Никак нет-с! — отвечал слуга.
— Ты верхом?.. у Вернецких… Хожалый!
— Верьхий.
— Подавай лошадь!
И Городничий, схватив шляпу, бросился вон, вскочил на дежурного коня, поскакал; Хожалый за ним рысью. Зоя стояла, не двигаясь с места.
— Пожар? где? — вскричала Наталья Ильинишна, выбегая в залу.
— Да, что-то загорелось! — отвечала Зоя, как будто очнувшись и выходя из комнаты.
— А что, каково? — просвистел Нелегкий, вылетая из трубы на Ведьме.
— Признаюсь! да это такая чудная вещь, что уж я не знаю! Я так и думала: ну, все пропало!.. Трех умов бы не приложила! Одно — рассуждаю себе — одно средство: заставить подавиться его словом или навести на нее морок.
— А ты, баба! что бы толку было? Положим, что у него остановилась бы целая речь в горле — а он бы упал на колена; она бы, положим, упала в обморок — а мать прибежала бы, перекрестила бы ее… тогда что?
— Правда твоя!.. Ну дивлюсь, что тебе только один городишко дан в распоряжение! тебе бы, по крайности, область целую!
— Да… да нет! я не честолюбив и не искателен; притом же величина ничего не значит: что мне в области! из одного человека можно больше сделать, нежели из мильона голов; один в мильон раз лучше мильона: одного можно так раздуть, что он в состоянии будет съесть пол человечества — вот что!
— Хитер ты!.. Знаешь что?
— Что?
— Я тебя очень люблю!
— Что?
— Убирайся в трущобу!
Ведьма ужасно как обиделась этим словам; но скрыла свою досаду и отправилась восвояси.
133