Стучит в виски кровь, сверлят мозг мысли. Они прибрели из темноты и уже не хотят отступиться. И нет у меня силы отогнать их.
Разве не Ульяна посоветовала мне тогда, впервые, задержать воду в яру? Это значит, что частица бронзы в памятнике и ее. И Устиньи, и Наталки... Всего звена, всего колхоза. А может, и больше... Земляки обнимали тебя сегодня. Принесли цветы. Что думают они? Не приходят ли и им мысли такие же, как Ульяне? Нет! Но ведь могут закрасться. Разве могу я сейчас наверняка сказать, что думают они? С утра до вечера в хлопотах, на заседаниях, совещаниях. Разговариваю с ними только с трибуны, с пьедестала... А он же, памятник, как колосок в поле, что вырастили все вместе.
Неистово защемило сердце. Ему уже не погасить мыслей. Я вижу десятки, сотни лиц. Знакомых, дорогих, родных. «Не уходите, остановитесь! — кричу им. — Я сама иду к вам! Подождите, иду!..»
Как хорошо, что уже рассветает! Встаю осторожно, чтобы не разбудить мужа, детей. Дверь неслышно оттесняет седую шаль тумана. Я вступаю в него. Село словно в свивальнике. Сон кружит над ним, тихо качает колыбельки, ласкает зарумяненные детские личики, расправляет натруженные руки хлеборобов. Спите, мои милые! Пусть счастье колышет колыбельки ваших детей!
Теплая дорога щекочет мои ноги. Я, как раньше когда-то, разутая, ступаю по ее натруженному лону босыми ногами. Вот и площадь. Монумент. Цветы за ночь увяли, и хоть умыты росой, квёло клонят головки на холодный гранит. Только васильки горят неугасимым огнем. Я знаю: это Ульянина дума не гаснет в них. Я пойду с ними. Тихо беру васильки. Они доверчиво льнут к моей руке, живыми глазами осматриваются вокруг.