Укоризненно раскачивался за окном фонарь, хохотал в лесу ветер. Олексу остановили и протрезвили только две большие слезы, заблестевшие у нее на ресницах.
Лишь на рассвете он погрузился в пьяный мутный сон. Красный букетик цветов остался висеть у Оксаны в изголовье.
Утром они не могли глядеть друг на друга. У Олексы трещала голова, он был противен сам себе. И вместе с тем с удивлением и страхом заметил, что его ночное безумство не прошло. Теперь оно захватило его всего целиком.
Свежий, собранный Оксаной пучочек цветов по-прежнему горел у нее в изголовье. Днем они ходили в театр, в кино, потом просто бродили сквозь тополевую метель по киевским улицам. Дважды Олекса заходил в редакцию, там его задерживали для мелких исправлений; он что-то делал, что-то писал, но мысли его кружились только вокруг Оксаны.
А Оксана — ей стыдно было самой себе признаться в этом — ждала вечера и одновременно боялась его. Они оба горели незатухающим желанием. Мир замкнулся в них обоих. Она тоже ощущала непреодолимое влечение, но у нее хватало сил преодолевать его: девичий стыд, страх побеждали.
Это были лучшие дни их жизни. Они не знали, что таких уже не переживут никогда... Ведь даже бессмертники, вечные цветы, не так радуют взор в холодном зимнем окне, как на живой, зеленой грядке.
О, как тепло на сердце у Оксаны, как хорошо, когда он рядом, когда касается щекой ее щеки! Она никогда не знала такого ощущения. Что-то новое открывалось ей, наполняло тревогой и счастьем.
Вечер накануне воскресенья был самым тяжелым для Оксаны. Она с ужасом чувствовала: еще минута, еще одно его нежное, горячее неистовство — и она перешагнет тот порог, за которым для нее останутся только слезы...
Она уже плакала от жалости к нему — хорошему, милому — и от злости на себя. А еще плакала от того, что не знала, любит ли он ее действительно, или это кипит в нем внезапная страсть. Он шептал ей нежные слова, ласкал взглядом.
Олекса верил в свои слова. Он их не говорил еще никому. Раньше бросалась в глаза то одна, то другая девушка, И все они даже не знали, что нравятся ему. Все‚они были словно марево. А Оксана... Нет, она не марево. Она его настоящая любовь. В его голове в последние дни неотступно жила одна мысль, и он лелеял ее, как ветерок буйную траву.
В воскресенье утром Оксана стала собираться в путь.
— Не могу, Олексочко, больше, — говорила она с мольбой. — Я ехала на четыре дня. Сестра Яринка побьет меня и так. Она отпускала на несколько дней Киев поглядеть и институт выбрать. Да и зачем мне оставаться?..
Он взял ее руки в свои, сжал крепко, но не больно и, глядя ей в глаза, сказал: — Нужно, Оксана... Я все эти дни думал... Я приеду к тебе, к вам. Навсегда... Ты же мне говорила, что у вас агроном вышла замуж и уехала.
— Но ты ведь в лаборатории... — Сама же от его слов расцветала надеждой, и глаза расстилали ему душистый ковер из цветов до самой родной Новой Гребли.
— Мне и Ленька, мой друг, советовал в село поехать. Говорит, что там лучше всего можно проверить себя. И профессор, руководитель дипломной, и отец. Отец, правда, говорил так, пока я учился. А теперь молчит. «Как хочешь». А мне и самому, сказать правду, не очень хочется в лабораторию. Разве нельзя проводить опыты у вас, в поле?
— О, еще как!.. Только ты сейчас так говоришь... А потом уедешь, забудешь...
Она смотрела в его черные глаза, а у самой сердце замирало в груди. Она хотела его запомнить надолго-надолго, навсегда... Разве ж он приедет! Кто она? Доярка. А он вот статьи пишет. Его там упрашивать будут. «А может?.. Он хороший, он нежный, он любит...»
Паровозный гудок болью отозвался в сердце. А когда он затих, Олекса ощутил ужасающую пустоту. Ее не заполнишь ни веселым шумом города, ни улыбками прохожих, ни всплесками днепровской волны. Он корил себя в мыслях: «Почему не поехал с нею? А вдруг кто-нибудь займет место агронома в Новой Гребле?»
Нет, он сегодня же напишет туда письмо и сразу по приезде пойдет к директору института, — а может, уже работает комиссия по назначению, тогда к председателю комиссии, — и попросит, чтоб ему дали назначение в Новую Греблю. Они дадут, они должны дать!
Он поедет, чего бы это ни стоило!
Когда через несколько дней Олекса пришел в общежитие к своему другу Леньке и показал заявление, написанное на имя директора, тот чуть не подавился пирожком. От Леонида Олекса никогда ни в чем не таился. Они уселись на кровать, и Олекса рассказал ему все. Про Оксану, «свадебного отца» коменданта, про свою любовь. Только Леонид — вот уж настоящий чудак! Он всегда противоречит Олексе. Тогда, раньше, укорял его лабораторией, а теперь сказал другое: