Федор не стал слушать ее, пошел к скамье под шелковицу.
Вечером примчался на коне Павло. Глядел на доску, пощелкал пальцами, искренне залюбовался.
— Ну и размалевал! А видишь, как наша кривая, словно стрела, кверху тянется. На сколько вырастут прибыли колхозные к концу семилетки! — не сдержался он, чтобы не похвастать.
— Вижу. А вот отчего плата за трудодни так колеблется год от году? — показал на последний столбик Федор. — И... Я, право, не знаю. По плану она должна бы увеличиться в общем на два рубля.
— Яблони качаются, и она качается, — засмеялся Павло. — Урожайный год в саду — выше оплата, не урожайный — меньше.
— Сейчас у вас на трудодень по три рубля. Не мало это?
— В сорок восьмом да и в пятьдесят третьем платили по тридцать копеек,
— Я уже давно из села, от стрехи. И сейчас толком не знаю, как живут здесь люди. Приглядываюсь, прикидываю! Рассказал бы мне, только по правде...
Павло развел руками, как разводят, когда не знают, что ответить ребенку на его вопрос.
— Ну, как тебе сказать? Сравнительно...
— Сравнительно с чем? — неслышно перешагнул через плетень Василь. — С тринадцатым годом?
— Эх!..
— А много ли это три рубля?.. Билет в кино сколько стоит? Не знаешь? Два рубля. Вот теперь и считай!
— А приусадебные участки, а подводы, а сено, а картошка... — загибал пальцы Павло.
— Да и я что-то не пойму. Смотрю — хаты в селе на две трети новые, почти все под шифером.
— Поживешь — поймешь, — пригладил ехидный чубок Василь. — Когда-то люди деньги в землю да в скот вкладывали. А теперь — в хату. Вот и выходит, что единоличная хата под стрехой отошла в прошлое. Она вынянчила нас и смотрит в древний мир. Ты, наверное, в нашем селе живешь в самой старой хате. Потому что ты и сам для села — история, ты даже не знаешь, откуда у людей и хлеб и шифер.
— Ну, насчет тебя, как ты этого достиг, я уже знаю... А все-таки твоя клуня хоть и новая, а тоже почти история. Музейный экспонат. И хлев и хата...
— А вот и не угадал, — снова пригладил чубок Василь. — Хоть моя клуня и в самом деле одна такая на все село. Не экспонат она, а макет, образец. Когда-нибудь они, — пальцем указал на Павла, — дойдут умом, что и в колхозе нужны клуни, чтобы гречиха, горох, чечевица не гнили под дождем, а инвентарь мелкий не ржавел в поле, — вот тогда придут с нее план снимать. — И усмешкой не то иронической, не то хитрой прикрыл свои слова.
В этих словах был ответ Федору и про хлев и про хату.
— Ты хочешь сказать, что новая хата — это возрождение единоличничества. Новая его ступень!
— Это ты говоришь. Я молчу.
Хоть Василь и дальше прятал свой товар неизвестно под каким горшком и по-прежнему не давал заглянуть себе в душу, все же Федор почувствовал, что блуждает он где-то поблизости от Василева тайника. Особенно помогла в этих поисках, сама того не подозревая, Липа. Это она рассказала, что Василь, вернувшись с войны, совсем было запустил хозяйство. Всегда состоял в каких-то комиссиях, в президиумах. «И такой, как начнет говорить, словно газету читает. А потом, слава богу, — отрезало. Взялся за ум».
Но почему «отрезало», что приворотило к хозяйству Василя, который и в детстве не любил возиться в огороде и в хлеву?
— А цифири этой без попа и не прочтешь. Ему, — показывая обрубком руки на Павла, — эта цифирь в нижнем ряду, как пятое колесо к телеге! Его ругают за невыполнение плана. А что трудодень низок...
— Конечно, есть за что ругать, если не выполняются планы. И люди будут роптать. Куда же, скажите, девается хлеб? Ведь посевные площади не убавились?
И Василь и Павло пожали плечами. Что им эти цифры! В какую дыру хлеб просыпался, они, конечно, знают.
— Куда дырка девается, когда бублик съедается, — развел рукой и обрубком Василь. Он говорил лениво, будто нехотя. Таким способом он ведет беседу всегда. Человек он с виду меланхолический, усталый. А ведь раньше, Федор помнит, брат не был таким. Его прежний характер несколько выдают глаза: внимательные, живые, насмешливые.
— Легко это только за столом, — пригнул ветку шелковицы Павло. — А на деле — голова пухнет. Когда все время спешишь, одно оставляешь, за другое хватаешься, а потом снова бегом. Чуть поднял голову, а у тебя впереди новая веха стоит.
— Если бы все до вех бегали, было бы неплохо, — заметил Василь, срывая ягоды с ветки, которую наклонил Павло. — А то некоторые весь век стремятся к месту в президиуме да к персональной ставке.
— Подрезать у них такое стремление, — пытаясь разбить спор, пошутил Федор.