— Да мы его!.. — смял бумажку Олекса.
— Кто мы? Ты да я?
— Нет. Я и комсомольцы. Мы уже советовались. Вот увидите, войну ему...
Федор встал еще затемно. Рассвет, нагнав его уже на лугу, заспешил к речке, опередил его. Ночь убегала так быстро, что не успевала собирать за собой звезды, и они продолжали светить на бледном небосклоне.
Водная гладь — чистая, как личико младенца. На маленьком островке стоит, уставившись длинным носом в пространство, похожий на милиционера-регулировщика, аист: белая фуражка, черный пиджак, белые перчатки. Не шелохнутся высокие камыши, не покачнется ивняк. Только где-то попискивает в кустах куличок да прошмыгнет по кувшинкам легкая водяная курочка.
Плывет Федор, везет с собой и песню. Про речку-невеличку, про козака, что зовет к себе на совет «дивчиноньку».
А ему некого звать. Некому пожаловаться, не с кем погрустить..
Плывет Федор, и песня не отстает от него. На людях он стесняется петь: знает, нет у него голоса. А здесь... Камыш, он тоже безголосый, а шумит, когда ветру захочется. А Федор — когда сердцу.
Вот так и проплыли с песней все пятнадцать километров. Их районный городок жмется опрятными домишками с обеих сторон к Удаю, а дальше, в поле, пролегли только две длинные улицы. Федор сначала наведался в аптеку, взял лекарство, а уже оттуда пошел в райком. И райком и райисполком — в одном здании. Но секретарей райкома нет: оба выехали в села — жатва. Придется ему перемерить Удай еще раз. В коридоре остановился и долго стоял перед обитой дерматином дверью с дощечкой: «Председатель исполкома райсовета». А потом, осторожно приоткрыв дверь, вошел в приемную. Был рад, что вышла куда-то секретарша. Не нужно будет называть фамилию, ждать, пока она произнесет ее за той, второй, дверью. Хотелось самому... Разукрашенная головками гвоздей дверь открылась тихо, без скрипа. Седая голова со знакомыми, нависшими, как стреха, бровями, с носом, пересеченным шрамом и незнакомыми залысинами низко склонилась над столом, на котором лежал раскрытый блокнот. По блокноту бежало «вечное перо»; оно то и дело останавливалось, будто на отдых, рисовало большую точку и потом, словно бы отталкиваясь от нее, бежало дальше. Девятнадцать лет не видел Федор этой головы. В ту пору на ней еще не было глубоких залысин, буйной шапкой спадали на лоб пряди волос, которые ломали самые крепкие гребешки.
— Здравствуйте, Петро Юхимович...
— Добрыдень. Садитесь, я сейчас...
Перо добежало до края строчки, остановилось, поставило знак вопроса и упало на бумагу.
— Федя!..
Сидели на диване, перепалывали воспоминаниями свои жизненные грядки. Только Марининой грядки не касались... .
— Устал я, — говорил Петро Юхимович. Он уже успокоился, прошли минуты той старческой растроганности, которая и слезу выжимает. — Годы, но никак не хочется, Федя, идти на пенсию. И то все крепился. Думал, похромаю еще года три, да вижу — последний год. Последний год, — повторил, видно, больше себе, чем Федору. — Не успеваю уже за молодыми, за Рубаном. А еще лет пять назад он за мной не успевал.
— А я к вам, Петро Юхимович, и как к начальству. — И, вынув папиросу, Федор рассказал про церковь.
Фамилии Павла он не назвал, обошелся словами «наше начальство», но Петро Юхимович понял. Долго попыхивал дымом — пепел сыпался прямо на брюки (Федор помнил: когда-то он был на редкость аккуратным), — потом погасил папиросу в чернильнице и бросил в пепельницу.
— Не знаю, как с музеем. У нас в районе даже нет. В области — три. Средства для этого нужны.
— Какие там средства! Копейки. Мы миллиарды...
— То — жизнь. Ты не думай, — остановил Федора резкий жест. — Большое строительство совсем заслонило эти мелочи. Особенно от молодых заслонило. Еще мы, деды... А ведь все-таки это — не мелочи. Это слава наша. Долг наш перед предками и школа для потомства. Когда-нибудь пожалеем... Что ж тебе сказать? Позвоню, чтобы не разрушали церковь. Напишу в Киев: для музея разрешение нужно иметь. А средства — средств нет.
— Обойдемся. Только напишите не откладывая. Потому что еще одно учреждение посягает на нее.
— Государственное?
— Отделенное от государства — поп.
Федору почему-то вспомнилась последняя встреча с попом. Они чуть не столкнулись с Зиновием в калитке. Тот был в подряснике, с кадилом. Ходил по хатам.
«Мир дому сему...»
«В доме нет никого». — Федор хотел пройти, но поп остановил его ехидненькой улыбочкой.