«Причинна, причинна» [5], — опомнилась, встрепенулась вдруг Оксана, и река заплескала возле ног, забормотала насмешливо: «Причинна, причинна!»
Сползла с блестящей, словно отшлифованной луны, тучка, прояснила воду. И река уже не глумилась, а плескалась холодно, предостерегающе.
Тот плеск ворвался девушке в душу, остудил ее, и Оксана провела рукой перед глазами, словно снимая невидимое покрывало. Куда она бежала, зачем?.. Отступила на шаг, другой — и вдруг чуть не вскрикнула с испуга. Рядом с нею раскачивалась на земле длинная бледная тень. Оксана оглянулась и встретила во тьме блестящие, странно спокойные глаза.
— Там нет спасения. Там — муки...
Услышав голос, Оксана словно пробудилась от сна. Поп Зиновий. Зачем он здесь? Откуда он взялся? Ах да, ведь отсюда тропинка убегала на подгорный порядок, туда, где живет поп!
Оксана не знала, что поп тоже был в клубе, видел, как насмеялись над нею, и пошел следом. Эта девушка давно привлекала его внимание своею кротостью, задумчивостью, покорностью. Знал он и ее горе: рассказывали прихожанки... А сейчас шел за нею просто так — ведь она бежала по дороге, которая вела к его дому. Да и не мог он упустить такой случай.
— А я там ничего и не ищу, — сказала она тихо. — Не спится, гуляю.
— Небезопасно девушке одной гулять в таком месте и в такую пору...
Оксана не возражала. Зачем?
— Пойдемте отсюда. Вы там выйдете на улицу.
Оксане было все равно, куда идти. Шли молча. Поп впереди, она — за ним.
— Зайдем, — остановил он ее возле своего двора. — Пока успокоитесь, я все равно не отпущу вас одну.
Девушка так же безвольно вошла в дом. Она никогда не разговаривала с попом, не бывала у него в гостях. В мозгу почти помимо ее воли даже пробудилось некоторое любопытство. Хата у попа обычная, в две комнаты. Только в углу — полочка и на ней рядком иконы. Молодая, лет двадцати пяти, попадья лущила намоченные в воде бобы. Посреди хаты — детский трехколесный велосипед и большая металлическая юла.
Ни попадья, ни поп не обмолвились ни единым словом по поводу ее появления, не проявили и столь обременительного для нее любопытства. Они, верно, поняли друг друга с одного взгляда. В семье, видать, царили согласие и мир.
Пили чай с вишневым вареньем, потом поп показывал ей книжки. Новенькие, в красивых обложках, и старые, изъеденные шашелем. Но не церковные, а какие-то исторические, с рисунками. Книжек у попа — два больших шкафа.
Оксане неловко, что она причинила людям хлопоты. Но отец Зиновий говорит, что они рады ей и что спать они ложатся поздно.
— Я и не думала, что вы такой, — призналась Оксана, рассматривая корешки книжек.
— Попы — не люди? Я знаю, этому вас в школе учат... А вы думаете, нам не обидно, что нас избегают? Только я стараюсь не обращать на это внимания. Человек на земле создан для муки. У него нет счастья на земле. Порой ловит он его тень, а думает, что поймал счастье.
Слова отца Зиновия — лишь отголосок того, что наболело в Оксаниной душе. Слова эти тяжелы, но справедливы.
— Для чего же нести их человеку? — спрашивает она тихо.
— Ну, это... — развел руками отец Зиновий. — Я вам так сразу не могу сказать... Боюсь, вы поймете меня неправильно. Надо уметь терпеть.
— А вы умеете? — Оксана подняла на него глаза.
— Я? Разве может человек сказать, что он умеет и чего не умеет? Мы учимся и других учим, как переносить несчастья. А это — большая наука. Приходите к нам когда-нибудь в церковь. Ну, скажем, во вторник вечером —я как раз буду об этом рассказывать.
Поговорили еще с часок. Отец Зиновий проводил ее до центра села.
А возвратившись домой, долил в лампу керосина. Вынул из шкафа несколько книжек, достал ручку, чернила. Он должен хорошо подготовиться к предстоящей проповеди...
Оксана пришла, когда сумрак уже окутал улицы, когда зажглись каганчики. Зачем она пришла? В самом ли деле пыталась найти какое-то утешение в словах отца Зиновия или росто из благодарности не смогла отказать? И то и другое. Несмело перешагнув порог, она прислонилась к косяку двери. Людей в церкви было немного, на нее никто не оглядывался, и отец Зиновий не сказал ничего, только чуть заметно просветлело его лицо.
Поп пока что правил молитву, она не понимала ее содержания, да и не пыталась понять. Смотрела на икону Христа, а мысль уносилась к одному и тому же — к своему горю. И жалила и колола, будто старалась прожечь мозг. Глаза Оксаны были прикованы к иконе, а губы шептали молитву, чудную молитву. «Я знаю, тебя нет, но есть мои муки. Ведь если бы ты был, ты услышал бы мои слова, унял бы мою боль, исполнил свою справедливую волю. Тебя нет...»