— Товарищ начальник, будьте так милосердны... Мы совсем мало займем места. Не оставьте на погибель. Наши тоже командиры.
Она выпрашивала, вымаливала разрешение. В эту крутую, страшную годину машина — последняя нитка, которая может привести их туда, к дорогому клубочку, к своим. А здесь, на мосту, возле безнадежно испорченной полуторки — оборванный конец этой ниточки... И женщине на миг показалось, что она уловила в суровых глазах желанное разрешение. Она замахала рукой своим и бросила за борт машины узелок.
— Тетушка, Вася, Оксана...
— Слава, где же тут? Они мне олеандру поломают, — заговорила вдруг женщина в кресле.
На продолговатом лице майора черным крылом залегла тень. Хотел что-то сказать, но только, поправив фуражку, вскочил на крыло.
— Мы по особому заданию. Цветок этот не обычный, с дипломом Ботанического общества...
Шофер полуторки, который стоял, прислонившись спиной к перилам, облизал воспаленные губы, узко сощурил глаза.
— А вы не боитесь, товарищ майор? Я слышал: цветок этот очень ядовит. Ведь жена ваша совсем рядом с ним...
Грохот мотора заглушил его последние слова. Заскрипел ветхий настил моста, шарахнулись в сторону женщины.
На мосту, кроме них да шофера, остались двое красноармейцев. Они сидели на корточках, складывали в кучу продолговатые, похожие на мыло бруски. Потом один поднялся, попятился за машинами, раскручивая в руках белый клубок.
— Перережь... Длинный.
— А зачем он нам? Все равно тол весь. — И к шоферу: — Эй, ты! С моста!.. И тех уведи!
Второй боец подбежал к первому, шаря по своим карманам, достал спички.
Шофер медленно оглянулся. И вдруг словно невидимая рука оттолкнула его от перил. Одним прыжком он очутился на середине моста.
— Ты что, спятил?.. Там наша санитарная машина. В хутор за ранеными поехала. Не смей взрывать!
Красноармеец погасил уже зажженную спичку, приложил ко рту трубочкой ладони.
— Товарищ майор! Он говорит: машина их там...
Но, увидев категорический взмах руки из кабины, снова зажег спичку.
— Хлопцы, я сам! У меня вон канистра с бензином и гранаты. Пройдет машина и взорву, — заговорил шофер просительно, в то же время пряча за спиной бикфордов шнур.
— Ты что?! Приказа не слышал? — закричал боец. — Дай сюда! — И он, вырвав шнур, толкнул шофера плечом.
— Давай с моста! — Второй красноармеец ослабил на плече ремень, из-под локтя правой руки угрожающе оскалился черный глазок автоматного дула.
Наверное, именно этот глазок и опалил шоферу душу. В один миг он очутился возле горки из тола и брякнул по ней домкратом.
— Убирайтесь отсюда!
Горка рассыпалась. Один кусок тола перелетел через продольную боковую колоду моста, плюхнулся в воду.
— Там люди, у них черви в бинтах, а он... Что! Стрелять будешь? На, стреляй!..
На горячем песке — следы босых ног. Молоденький, совсем молоденький красноармеец с испуганными глазами шагает, низко опустив плечи, стараясь не наступать на следы. Если б не автомат в его руках, можно бы подумать, что и он обреченный. Он не поднимает головы, и кажется, он потерял что-то и пытается найти на дороге.
Цепочка следов пролегла по следу автомобильного колеса; и вдруг, повернув круто направо, в траву, обрывалась. Странно, но именно это — оборванный след босых ног — и оборвал что-то в душе бойка. Впервые должна была сгореть на его глазах жизнь человека. Сгореть от огня, который вырвется из его рук. Жизнь другого красноармейца, бывшего колхозного шофера. Какой он провокатор, какой он шпион? Дядя бойца —тоже шофером в колхозе. Точь-в-точь этот...
Жег, испепелял ладони приклад автомата, ноги тонули в пыли по самые колени, он едва вытаскивал их оттуда. В пыли, слетевшей с босых ног шофера. Пыли всех фронтовых дорог, всех... Хотя красноармеец и не видел еще ни единой.
По траве шофер пошел быстрее. В правой руке все так же держал домкрат. Видно, и сам не знал, для чего нес его, — ведь оттуда уже ничего не поднимет...
Да и что он знал? О чем думал? Об отступлениях и победах, о воинском долге и чьей-то несправедливости?
Он ощущал только тяжкую усталость, которая вот-вот сомкнется с иной, бесконечной усталостью. И разве ему не все равно?
Но где-то в самой глубине мозга тонюсенькой иголочкой покалывала мысль: «А как же машина? Подъедут... Там, слева, как будто брод. Надо было бы хоть метку им какую оставить».