- Твой предыдущий хозяин был добр к тебе?
Геспер едва заметно вздрогнул.
- Да, госпожа.
Солис вздохнула и поднялась.
- Вставай и иди за мной.
Они молча шли по широкому коридору. Вокруг было тихо, лишь пение птиц доносилось из сада. Туда они и направились.
- Теперь ты будешь жить здесь. Называть меня госпожой тебе не обязательно, можешь звать меня по имени. - Солис села на изящную скамью, установленную рядом с небольшим фонтаном, и показала Гесперу, чтобы он сел рядом. - Ты можешь свободно перемещаться по дворцу и прилегающей территории, но далеко лучше не заходить. Печать, конечно, оградит тебя от неприятностей, но все же не следует уходить далеко, не имея подписанного мной разрешения. В мои покои ты можешь зайти только с моего согласия. Если я узнаю, что ты был там без спроса, будешь наказан. Пока все ясно?
Геспер кивнул.
- Хорошо. Ты уже знаешь, где находятся комнаты слуг. Кроме меня и тебя, во дворце живут еще десять человек: Тонаат, его ты знаешь, Кларисса - моя личная помощница, отвечающая за ведение хозяйства и встречу гостей, садовник, повар с помощником, раб, присматривающий за жуками, три охранника и музыкант. Тебя я купила не для красоты и не для...- Она помедлила, подбирая слово. - Развлечений. Ты умеешь читать?
- Да, госпожа.
- Что-то еще?
- Я умею читать, писать, немного знаю математику и музыку.
- В таком случае, мы сможем найти тебе применение. Теперь встань. - Солис поднялась, расправив складки свободного платья. Она ободряюще улыбнулась Гесперу. - Ты - мой раб, а потому пришло время поставить печать. Это не больно. - Она положила левую руку на грудь парню, и печать мягко засветилась. Личной печатью Солис было закатное солнце, поэтому от печати исходило золотисто-красное свечение, которое, проходя сквозь ладонь девушки, осталось на коже Геспера словно оттиск. - Ну вот и все. А теперь ступай.
Парень поклонился и исчез в темноте. Солис легла на скамью, чувствуя спиной приятную прохладную поверхность камня. Подступала ночь, предвестником которой был ветер, пробегающий по сочным стеблям цветов.
- Что ты о нем думаешь? - Спросила девушка у беззвучно подошедшего Тонаата.
Он скрестил руки на груди и несколько мгновений медлил.
- Думаю, его хозяин не был так милосерден, как ты.
- А я милосердна? - Солис улыбнулась, подняв к небу тонкую руку.
- Да, госпожа. Мы все так считаем.
- Почему? Потому что я не бью вас и не использую для удовлетворения своих прихотей и похоти?
- Да.
- Как забавно. - Девушка села. На ее губах застыла странная улыбка, словно она всеми силами старается сдержать смех. - Но вы мои вещи. На вас моя печать, и она будет на вашем теле столько, сколько мне захочется. И я не отпущу вас, если не захочу этого. Так в чем милосердие?
Тонаат молчал. Солис подняла на него глаза, в огненной глубине которых словно отражались последние лучи закатного солнца.
- Скажи мне, Тонаат. В отличие от этого несчастного мальчишки, ты не был рабом всю жизнь. Ты знал другую жизнь, в которой у тебя была семья, власть, сила. Неужели ты не испытываешь ненависти?
Тонаат вздохнул. Подняв к небу лицо, исчерченное шрамами, он замер, словно пытаясь услышать звуки далеких песен, музыку, чья чудесная гармония была погребена под руинами, пылающими в огне пожаров.
- Конечно, я ненавижу. Но не тебя, госпожа. Я рад служить тебе. Конечно, я не хотел такой участи. Но это не самое худшее, что могло случиться. Ни у меня, ни у других твоих слуг нет причин жаловаться. Уж лучше так, чем стать игрушкой в руках извращенцев, коих полно при дворе, или погибнуть, сражаясь за чужую страну, ставшую причиной гибели родного дома.
- Что же. Спасибо за откровенность.
Ночью Солис долго не могла заснуть, размышляя над словами Тонаата. Сколько она себя помнила, Империя всегда вела войны. Каждый правитель, восходящий на трон, пытался затмить достижения своего предшественника. И в то время, пока знать предавалась развлечениям, гибли люди. Но даже для Солис война была не более чем словом. Набором звуков, за которым скрывается самое общее представление. Слово, похожее на хрустальную чашу - прозрачное и пустое.
***
Дни шли своим чередом. Империя дышала в такт закатам и рассветам. Последний стон умирающего заглушал крик новорожденного, лязг железа сливался со звуками песен. Жажда и вино, голод и пресыщение. Жизнь, как расшалившийся ребенок, сталкивала противоположности, разжигала в людях чувства и останавливала сердца. Котел человеческих судеб непрестанно бурлил.