— Ты, зятек хренов, вот чего. Или давай живи с Анджелкой нормально, или вообще жить нормально не будешь. Я тебя породил, я тебя и прибью. В бараний рог согну. Перну раз, и тебя на хрен сдует.
Спокойно так говорил, веско, внушительно, на полнейшем, дальше некуда, серьезе, только Андрона это совсем не трогало. Душа его была объята удивлением, потому как Иван Ильич виделся ему каким-то нереальным, расплывчатым, приведением, а слова его доносились мертвыми, ничего не значащими звуками. Словно плеск набежавшей волны, словно писк пролетевшего комара, словно свист миновавшей пули. Они не трогали, потому что жизни в них не было.
Наконец Иван Ильич выдохся, сел в машину и, вдарив по газам так, что затрещал глушитель, под рев мотора дунул по Гражданскому. «Эх, сидел бы ты дома, старче», — с пронизывающей жалостью вдруг подумал Андрон, вздохнул тяжело и позвал Аркадия Павловича.
— Закрывайся без меня. Механик не в силах на вахте стоять. Рука бойца колоть устала.
Переоделся в цивильное, взял у девок из кафешки коньяка и отправился морально разлагаться к своей заведующей гостиницей. Его ждали изысканная беседа, шарлотка, испеченная на сковороде и добросовестные ласки опытной, понимающей толк в любви женщины. Что еще нужно человеку для полного счастья. День, черный и сволочной, заканчивался, похоже, неплохо. Однако Андрон был задумчив, слушал Ксюшу невнимательно и сколько ни глушил, не брало — перед его глазами все стоял Иван Ильич, похожий до жути на призрак. Хорошенькое, блин, кино! Наконец уже на водяном матрасе он позабыл все тревоги дня, сбросил напряжения в судорожных объятьях, но едва стал засыпать, как на улице знакомо заскрипело и ударило железом о бетон. Пудовым кувалдометром по банке из-под килек.
— Господи, опять, — Ксюша приподняла голову с груди Андрона, и в сонном голосе ее послышалось удивление. — Ты куда?
— Туда…
Сумбурно, путаясь в штанах, Андрон оделся кое-как, проигнорировав шнурки, обулся на босу ногу и стремительно, пулей на рикошете, выскочил из квартиры. Вихрем слетел вниз по лестнице, с ходу распахнул дверь подъезда и, окунувшись в ночь, рванул что было сил на место встречи Гражданского и Луначарского. К нелепому, скверно освещенному указателю, указующему путь в светлое будущее. И, не добежав, остановился, страшно закричал от ужаса и непонимания — узнал размазанную по бетону красную треху тестя. Самого же Ивана Ильича узнать было невозможно, голова его превратилась в бесформенную, кажущуюся черной в полумраке массу.
Тим (1980)
В здании аэропорта было душно, пахло соляркой, асфальтом, невкусными, жареным бог знает на чем пирожками. Настроение было подстать обстановке — скверным. Рейс на Ленинград задерживали, рубахи липли к телу и напоминали компресс, разговаривать на жаре не хотелось. Да и вообще… Юрка, хоть и был в радиотехнике даже не ноль — минус с палочкой, сосредоточенно тыкал ножом, сопел, пытаясь реанимировать накрывшуюся «Селгу». Тим же, дабы отвлечься от суеты, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и предавался дреме. Ему приснилась вдруг Вера Ардальоновна, да не одна, напару с Арнульфом. Единорог был какой-то снулый, нечесанный и смурной, видимо, недомогал. На его рогу, словно чеки в магазине, были наколоты карты, огромные, размером с книгу, все без исключения трефовой масти. «Ящур что ли у него начинается», — подумалось во сне Тиму, а Вера Ардальоновна тем временем перекрестилась, что-то прошептала и, снимая карты с единорогового рога, принялась раскладывать пасьянс. Завещующий кафедрой Уткин, бывалый человек Влас Кузьмич, начальник геопартии Зуев, член-корреспондент Ме… Все как один траурной крестовой масти.
— Отец! — вскрикнул во сне Тим, резко протянул руку и выхватил у Варвары Ардальоновны последнюю карту. — Нет, нет!
Карта с хрустом порвалась…
Он проснулся от собственного крика, ничего еще не понимая, уставился на Ефименкова и стряхнул с руки невесть откуда взявшийся клочок засаленной бумаги из-под вокзальных пирожков.
— Что, брат, кошмары, — Юрка понимающе кивнул и начал с отвращением запаковывать внутренности «Селги». — Все по Фрейду, подкорка растормаживается. Освобождает подсознание от негативной информации, от дивных воспоминаний нашего бытия.
Да уж, чего-чего, а негативной информации хватило, хождение по просторам Самиедны закончились плачевно. А все начальник партии партиец Зуев, решительный целеустремленный карьерист, готовый хоть и с ободранной жопой, но на елку влезть. Еще одну Курскую магнитную аномалию ему подавай.
Где-то с неделю тому назад геологи вышли к узкому, похожему на трещину ущелью, на сколонах котрого несмотря на жару лежал не тающий и летом снег. Даже на первый взгляд место это казалось странным, загадочным и пугающим. Облачность над ущельем делилась надвое подобно ласточкиному хвосту, словно натыкалась на невидимую преграду, вокруг стояла мертвая тишина, а самое главное и настораживающее — стрелка компаса будто взбесилась. Где юг, где север, где восток — пропеллером по кругу.
— Дальше нам нельзя, — сразу нахмурился Куприяныч, глянув по сторонам, поклонился и непроизвольно перешел на шепот. — Это ущелье смерти. Тольно нойды могут заходить сюда — поговорить с душами предков, прочитать «знаки заборейские» на священном камне. Вот он, на левом склоне.
В бинокль действительно был виден гигантский, в форме куба камень, потрескавшиеся грани которого были покрыты какими-то знаками. Рядом стояла желто-белая, похожая на свечу колонна. Размерами она была никак не меньше александрийского столпа.
— Что? Знаки заборейские? — пришел в неописуемую ярость Зуев, витиевато выругался по матери и словно полководец простер длань к ущелью. — Да там же геомагнитная аномалия голимая, чует мое сердце! А ну вперед, копать шурфы, бороздочные пробы брать, рыть носом землю! Родине нужен уран!
— Мы туда не пойдем, — сказал Тим, переглянувшись с Ефименковым, и в подтверждение своих слов сбросил с плеч рюкзак. — Хоть убейте.
Почему-то он верил Куприянычу куда как больше чем Зуеву и тревожить духов не захотел.
— Ладно, археологи, я вам покажу характеристику, вы у меня получите отзыв о практике, — Зуев вдруг сделался спокоен, мстительно усмехнулся и кивнул бывалому геологу Власу Ильичу. — Давай, веди людей.
Геологи вытянулись цепочкой и медленно пошли вдоль ручья, струящегося по-змеиному по дну ущелья. Это был не обычный лапландский ручей, прозрачный, игристый и звонкий, мутная вода его дымилась и густо отдавала аммиаком.
— Ну все, теперь точно практику не зачтут — Юрка помрачнел, остервенело высморкался и грустно опустился на рюкзак. — Уж этот гад постарается, накатает положительный отзыв.
Как это ни смешно, но он был факультетской гордостью и первым кандидатом на красный диплом.
— Не боись, не накатает.
Куприяныч усмехнулся, многозначительно закурил, а в это время противно всем законам физики, метеорологии и зравого смысла над ущельем появилась туча и со дна его стал подыматься густейший непроглядный туман. Ярким сполохом метнулась молния, словно залп орудий разродился гром, и сразу вздрогнула земля, гулко застонала под тяжестью обвала. Заревела, взвыла, загрохотала. И все — повисла тишина, туша уплыла, туман рассеялся. А на том месте, где стояли люди, как надгробье остался камень. Размерами с трехэтажный дом…
Потом были разборки с местной властью — вопросы, объяснения, выяснения, разъяснения, затем прощание с Куприянычем, и вот наконец кульминация — Мурманский аэропорт. Душный, зачуханный и грязный.
— Да уж. Есть что растормаживать, — Тим потихонечку пришел в себя, судорожно, вздрогнув всем телом, зевнул и стал без интереса наблюдать, как Юрка мучает транзистор. — Зря стараешься. Покрасить его и выбросить. Один хрен, в самолете не послушаешь.