Страшно закричал араб, фыркнула с презрением Воронцова, Хорст велел включить еще фонарь. Подошел, вгляделся, выругался — ну и ну. Тот еще правоверный, необрезанный. С татуировкой в виде кобры, трижды опоясывающей талию и заползающей в ложбинку между смуглыми поджарыми ягодицами. Не мусульманин вовсе… И вроде бы не совсем дурак.
— Ладно, ладно, хорошо, — сразу согласился тот, с ненавистью застонал от безысходной злобы, а будучи отпущен, встал, подтянул штаны и медленно, как сомнабула, с руганью подошел к надгробью. — Ослиный член, бога душу мать…
Бережно потрогал кастрированное ухо, выругался снова, воззрился на ладонь, помянул аллаха, Магомета и всех ангелов, вытер окровавленную руку о штаны и надавил ажурную резную розу на гробнице.
— Черт с вами…
Глухо щелкнула секретная пружина, заработал тайный механизм, и мраморная глыба с гулом отошла, открывая вход в чернеющую неизвестность — туда вела узкая каменная лестница. Из бездонного прямоугольного провала повеяло запахом тысячелетий.
— Бьерк и Лассе — занять пост, остальные со мной, — Хорст повелительно повел фонарем, переложил его в левую руку и с силой ткнул стволом вальтера смуглокожего в тощую спину. — Калибр девять миллиметров. Специальная экспансивная пуля. Глаз — алмаз. Так что без глупостей.
Тот не отозвался, только выдохнул негромко — дома и стены помогают, а в темноте все кошки серы. Еще неизвестно, кто кому хребет переломает. Посмотрим…
— Ни черта не видно, все как в жопе…
Первым стал спускаться в ад серпентолог Пер, за ним юркий, как хорек, тяжеловооруженный Ноэль, следом пожаловали в преисподнюю Свартфлеккен, Бьеланд, плотно опекающий фальшивого араба Хорст, встрепанная Воронцова с парабеллумом наизготовку и испуганный Али с округлившимися глазами. Замыкал сошествие в недра Ганс, мрачный, невозмутимый, привыкший ко всему — с русским самозапальным огнеметом «Светлячок», дающим струю с температурой как на солнце. Двигались молча, не разговаривая, след в след, напряженно вслушиваясь в пульсирующую темноту.
Узкая, крутоопускающаяся лестница скоро закончилась, воздух сделался парным как в бане, и дорога пошла просторной галереей, проложенной судя по рисункам на стенах еще во времена достославных фараонов. Это была несомненно часть какого-то древнего захоронения наподобие Серапеума. Восковые, не выцветающие тысячелетиями краски поражали воображение: вот его Величество Царь Фараон Правогласный — грозный, исполинского роста, в двойной короне Повелителя Обоих Миров — Верхнего и Нижнего Египта, окруженный дрессированными львами и прирученными грифами, выступает на врага во главе свого победоносного войска. Вот, сопровождаемый ручными бабуинами, он ищет корень мандрагоры — символ счастья, жизни и врачебной магии. А вот он же с большими дрессированными котами охотится в дельте Нила на гусей, воплощающих собой поверженных врагов. А вот…
Однако досмотреть жизненные коллизии фараона не удалось. Послышался какой-то свист, и первопроходец Пер истошно вскрикнул, выронив фонарь, судорожно прижал к лицу ладони, сгорбился, всхлипнул и рухнул на колени. В световом конусе метнулась змея и глубоко вонзила зубы ему точно в сонную артерию. Это была африканская черношеяя кобра, полутораметровая гадина, плюющаяся ядом на расстоянии до семи футов.
— Тварь!
Выстрелом навскидку Ноэль размозжил ей голову, ногой отбросил извивающееся тело и стремглав кинулся к ужаленному товарищу, однако тому ничего уже не могло помочь — укус кобры в шею неотвратимо смертелен.
— Всем стоять! Ганс, вперед!
Хорст, мигом разобравшись в обстановке, замер, сильней уперся дулом вальтера в лопатку лже-араба, а темень впереди вдруг ожила, превратилась в свете фонарей в скопище гибких, неумолимо приближающихся тел — желтых, зеленых, коричневых, черных. Зашипело так, будто разом в таксопарке прокололи все колеса. Не удивительно — змеи шли стеной, валом, нескончаемым потоком, построившись по всем правилам военной науки. Впереди в роли лучников и пращников выступали плюющиеся гады, следом, словно легковооруженная пехота, выдвигались гадюки всех мастей — рогатые, ковровые, с капюшоном, основную же массу полчищ составляли кобры — египетские, черношеии, капские, среди которых были и элитные, королевские, державшиеся отдельно и с достоинством — кадрированным взводом. Как и полагается гвардейцам. Все эти гады пронзительно шипели, уверенно держали строй и двигались слаженно, как на параде. Шли в психическую.
Вот передние ряды встали в стойку, страшно разевая пасти, приготовились брызнуть ядом. Однако тут-то их движение и нарушилось — это Ганс выдвинулся вперед и с ухмылочкой пустил огненную струю. Да, много чего говорят про русских — и будто уровень жизни у них низкий, и дороги паршивые, и дамское белье фиолетового цвета. Может и так, да только огнемет они сделали классный — мощный, дальнобойный, с объемистым бачком. «Светлячок» ужасно — куда там гадам — зашипел, раскаленная струя ударила в змеиные ряды, вспыхнули гигантскими свечами королевские сдыхающие кобры. Запахло жареным. А тут еще и серпентологи добавили, в упор, картечью из двенадцатого калибра. Залп, еще, еще… С чмоканьем стальные шарики разносили головы рептилиям, корчились в огне гибкие тела, лопались от жара помутневшие, близорукие змеиные глаза. Однако это была лишь преамбула — разведка боем. Словно повинуясь неведомому полководцу, змеиные полчища изменили тактику и, разом отказавшись от фронтальных атак, начали широкомасштабную партизанскую войну. Откуда-то сверху, из трещин потолка, на головы серпентологов стали падать шипящие диверсанты. Вот дико закричал укушенный в лодыжку Ноэль — раздавил врага, согнулся вдвое и упал. Вот Бьеланд отстрелил корону королевской кобре, прикладом, словно играя в лапту, размозжил голову капской, подошвой, словно танцуя краковяк, расплющил череп египетской, с ловкостью сломал хребет зазевавшемуся рингхальсу, подскользнулся и упал, укушенный в обе щеки…
— Свартфлеккен, мину! — Хорст в упор пришил атакующую гадину, поймал в полете другую, с силой, как кнутом, щелкнул головой о стену. — Ганс, еще струю!
В глубине души он переживал, что не взял второго огнемета.
— Яволь, — тихо отозвался Свартфлеккен, судорожно, из последних сил, включил приемную часть мины и, дернувшись, затих — борозчатые, брызжущие ядом зубы трижды за сегодня коснулись его могучего тела.
— Отходим!
Хорст с одобрением отметил, как ловко Ганс поджаривает тварей налету, помог с балансом споткнувшейся Воронцовой и вдруг, почувствовав, что смуглокожий пытается сбежать, без всяких колебаний нажал на спуск — сдохни, Сусанин гадский!
На войне как на войне. Однако верный, испытанный в сражениях вальтер вдруг сухо щелкнул бойком — осечка. Еще, еще одна. Странно. А лже-араб тем временем бежал по галерее, поддерживая штаны, нечеловечески орал, и змеи не только не жалили его — мгновенно расползались, уступая дорогу. Странно, очень странно. Может, все дело в кобре, вытатуированной у него на заднице?
Отстреливаясь и отплевываясь огнем, серпентологи добрались до лестницы, чуть перевели дух и стали подниматься по выщербленным ступеням. Ползучих тварей хватало и тут, однако «Светлячок» в руках Ганса творил чудеса. А вот в мавзолее серпентологов ожидала беда — у надгробия лежали мертвые Бьерк и Лассе, и торжествующе шипящее змеиное племя укрывало их живым шевелящимся ковром. Правда, шипело оно не долго. Ганс захрустел зубами, страшно выругался и, выжимая из «Светлячка» последние соки, кремировал всех, и живых, и мертвых. Жал на спуск, пока не опустел баллон. Потом повернулся к Хорсту и тихо попросил:
— Группенфюрер, разрешите мне. Всю эту распросукину сволочь… Всех, всех, всех…
Молча Хорст отдал ему инициатор мины, хлопнул ободряюще по плечу Али, уважительно глянул на Воронцову.
— Пошли отсюда. Здесь воняет.
Выполнили его приказ без промедления…
Кладбище встретило их шелестом ветвей, птичьим беззаботным гомоном и утренней, холодком за ворот, свежестью — светало. Арабская ночь минула — какая из тысячи и одной?..
Однако не все еще было кончено — Ганс взвесил на руке инициатор мины, сломал кронштейн защиты тумблера, с ухмылочкой замкнул контакт. Глухо охнув, затряслась земля, дрогнул, проседая, древний склеп, шумно приземлился, спикировав с мечети, исламский священный полумесяц.