— А это откуда?
И даже вздрогнул от неуклюжести вопроса — где, где, в магазине купил.
— В карты выиграл, — Семенов с равнодушием зевнул, пожав плечами, не сразу, с третьей спички, прикурил. — У спецназовца одного, капитана. Он их во дворце Амина взял, в сейфе, после штурма. Ну что, поможешь с чемоданом-то? И с этой, — он брезгливо, словно кучу дерьма, отодвинул золото в сторонку, громко, не сдержавшись, икнул и с видимым удовольствием потянул к себе водку, — хурдой-бурдой?
— Чем могу, — пообещал Андрон, выпив в унисон с Семеновым, закусил и, дожевывая на ходу буженину, пошел в коридор к телефону.
Однако прежде чем звонить Сяве Лебедеву, не удержался, накрутил номер Тима.
Хорст (1980)
Разбудила Валерию женщина в белом — сначала подала утку, затем жареные с бататом обезьяньи мозги, фаршированную жарараку и тушеное с овощами мясо молодой анаконды. Все духовитое, источающее невторимые по насыщенности запахи. Воронцова ела с аппетитом, пила сдобренный мате и нипо чай и чувствовала, как возвращаются силы, крепкий организм и заботливый уход — фатальнейшее сочетание для болезни.
В комнате чуть слышно жужжал кондиционер, мерно помахивали маятником часы, из-за зашторенного решетчатого окна слышалась стрельба, топот сапог и громкие фельдфебельские крики:
— Эй, Вайс, что ты повис, как мешок с дерьмом? Давай, давай, подымай свою сраную задницу! Делай айн, цвай, драй! Ни хрена… Вечером, засранец, пойдешь на говно.
«Все будет хорошо, все наладится, — внутренне улыбаясь, Валерия доела жарараку, коркой хлеба подобрала жирный соус и ловко придавила залетного, забравшегося за полог москита. — Правда, маленький?» Вулкан энергии снова пробудился в ней — что грустить, что печалиться, надо действовать. Главное — Хорст жив, а неизлечимых болезней не бывает.
Так она пролежала до полудня, пообедала тушеной капибарой, жареным пекари и заливной пираруко, со вкусом занялась бананами, апельсинами и кокосами, когда на сладкое к ней пожаловал старый добрый Курт. Вернее, на горькое… На нем был генеральский мундир и не было лица — только что ему доставили шифротелеграмму из Шангриллы. Похоже, у высшего начальства действительно крыша протекла. Группенфюреру Мольтке было приказано обергруппенфюрера фон Хагенкройца умертвить, поместить в холодильник и первой же субмариной переправить в Шангриллу. В дальнейшем его тело планировалось мумифицироватть и поместить в Пантеон Боевой Славы — для воспитания и поднятия боевого духа германской молодежи… Это Хорста-то забить как быка, заморозить как барана и превратить в геройское чучело в паноктикуме? Лучшего ученика? Любимого маленького Хорстена? Да ни в жисть! Пусть Гитлер с Борманом сами позируют для молодежи!
— Ты, дочка, как относишься к авиации? — начал Курт издалека. — Положительно? Или только поездом?
— Да нет, могу еще и на катере, — в тон ему отозвалась Валерия, и в голосе ее послышалась тревога. — А в чем собственно вопрос, дядя?
Сразу же ей стало не до бананов, апельсинов и кокосов, в желудке тяжело заворочились пекари, капибара и пираруку.
— А вопрос в том, дочка, что летели бы вы с Хорстом нах хаузе. От греха. — Старый Курт заткнулся, и на скулах его выкатились желваки. — Где приземлиться-то найдешь?
Все внутри него клокотало от ярости и стыда — так-то он принимает любимого ученика после стольких лет разлуки.
— Было бы желание. У нас в Гималаях места хватит, — Валерия уселась на кровати, взгляд ее скользнул по комнате в поисках одежды. — Случилось что?
— Ну вот и отлично, — Курт, проигнорировав ее вопрос, вздохнул, расстегнул на горле коричневую рубашку. — Я дам вам провожатого и борт. Полетите завтра.
Тут же он поднялся, подошел к двери и настежь распахнул ее.
— Эй, дежурный! Штурмбанфюрера Мильха сюда, живо!
Боль, скорбь, ненависть, злоба — чего только не было в его лающем голосе…
— Разрешите?
В дверь скоро постучали, и вошел тощий, странного вида фашист. Его сапоги из-за пришитой изнутри резинки были собраны гармошкой и едва ли доходили до половины икр, за ухом торчала недокуренная сигарета, а фуражка формой и размерами походила на «плевок» — уркаганскую, с крохотным козырьком кепку-восьмиклинку. Это был второй заместитель Курта штурмбанфюрер Мильх, присланный в Бразилию недавно, после расформирования секретного учебно-тренировочного лагеря под Оймяконом. Он был тощ, подвижен, низкоросл и похож на крысу, и манерами, и лицом. Впрочем, что касаемо лица, тот сейчас оно больше походило на жопу — переливающуюся всеми цветами радуги, в плотном обрамлении бинтов.
Впрочем что касаемо его лица, то сейчас оно больше походило на жопу — в плотном обрамлении бинтов, переливающуюся всеми цветами радуги. А вот на руках странного фашиста преобладал радикально синий колер — пальцы его были сплошь в замысловатой вязи блатных татуировок. Дело в том, что в СС штурмбанфюрер Мильх попал по спецнабору, когда возникла резкая необходимость в потрошении еврейских сейфов. Такому не страшно отдать в татуированные руки хрупкую судьбу Хорста. Не стукач какой-нибудь — вор. Умеет, как-никак, держать язык за зубами.
И Мильх не подвел, все понял сразу.
— Базара нет, начальник, сделаем, — вытянувшись, он щелкнул каблуками и несколько гнусаво произнес: — Клиент будет в лучшем виде. — Потом присел в ногах у Воронцовой и вытащил окурок из-за уха. — Огоньком не богата? Нет? Ну и ладно, зато литавры у тебя… Эх и полетим же мы завтра, лапа, с тобой на бреющем… Кстати, пардон, забыл представиться — Мильх, штурмбанфюрер. А лучше просто Папаша Мильх. Ты, лапа, не грусти, не лежи бревном, подружись со мной. Кому Папаша Мильх кореш, у того и очко на руках. Не в заднице.
И он улыбнулся, широко и фиксато. Дружба, она, как известно, начинается с улыбки.
Андрон (1982)
— Так значит, говоришь, один в один как флюгер, только в миниатюре? Да еще из проклятого металла? — Тим снял с конфорки плюющийся чайник, с грохотом водрузил на стол и вытащил из шкафа объемистые щербатые чашки. — И хрен с ним. Много чего, друг Горацио, удивительного на свете. О, мама мия! — взрезав бечеву, он обнажил огромный, в виде полена торт и с необыкновенной энергией принялся работать ножом. — М-м-м, шоколадный, с орехами. Я в восхищении, брат!
Вот так, иметь дела с тортом куда приятней, чем со всякими там золотыми побрякушками. Заблудшее человечество за свою историю только и делало, что примеривало их на себя. Золото инков, золото ацтеков, золото испанских легионов, золото скифских курганов. Золото, золото, золото… Тьфу, дерьмо! То ли дело шоколадная глазурь, сочный благоухающий бисквит, всякие там цукаты, марципаны и засахаренные вишни. А к ним чайку заварить, покрепче, грузино-индийского со слоном…
Однако спокойно насладиться тортом и свежезаваренным индийским им так и не пришлось. Гневно зашаркали шлепанцы, и в кухню просочилась Регина, нечесанная, злая, с горящими от возмущения глазами.
— Я че, одна должна, как проклятая, этого ребенка спать укладывать? Он че у нас, безотцовщина?
Засаленный халат ее был порван в локте, на розовой щеке рубец, какой бывает после общения с подушкой.
«С недоеба это она такая что ли?» — подумал про себя Андрон, а сам поднялся, галантно наклонил подстриженную модерново голову.
— Здравствуйте, здравствуйте, очаровательная Регинушка. Смотрю, все хорошеешь. Давай-ка с нами чайку.
Смотреть, честно говоря, было особо не на что…