— Да хоть в минус, — тот откупорил «Распутина», приняв с чувством, крякнул, вскрыл корпус механического стукача и начал работать головой. — Так, это пошло сюда, это туда, это по пизде… — Потом взял отвертку, что-то разобрал, жутко матерясь, собрал, сложил в сторонку лишние детали. — Конструктору не руки — яйца оторввать. Вот этот болт видишь? Отвернешь — бьет в плюс. Завернешь — жарит в минус. Ну как, патент брать бум?
— На, возьми еще на бутылку, — нашел компромисс Андрон, задвинул бандуру в угол и бросился в объятия Оксаны — чтоб не забыла об обещанном. И действительно, киоски скоро нашлись, вернее нашелся один, похожий на собачью будку — стандартный, типа «табак». По остаточной стоимости, как и уговаривались, за гроши. Вот радость-то. А она, как известно, словно беда, в одиночку не хаживает — настало время Андрону получать вожделенный паспорт. Оделся он поладнее, затырил деньги во швы, прошелся, где только можно, суровой ниткой — она на зоне дефицит, да и поплелся с мешком за плечами. В нем все по уму — ча, сало, сухари, чеснок. Дровишки, бельишко. Плавали, знаем. Только зря испревал Андрон в ватнике, подштанниках и теплых прохарях. Без эксцессов выдали ему краснокожую паспортину, всем было наплевать на бдительность, и чекистам, и ментам. Бардак в отечестве, как видно, достиг апогея. И пошел себе ликующий Андрон с миром, на сияющем лице его так и читалось нечитаемое — смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза! Собственно завидовать было особо нечему, но все равно очень приятно. Всех надрал. Зовите меня теперь просто Тим.
А к тому времени и Люся расстаралась, доблестно влилась в ряды новых спекулянтов-частников. Так что взял Андрон все ее бумаги, выправил у нотариуса доверенность — инвалид ведь как-никак, сама ходить не может, да и подался в районную администрацию — пробивать пядь землицы под собачий ларек. Вот уж нахлебался-то дерьма, на всю оставшуюся жизнь. Разрешение, согласование, длиннующие очереди, районный архитектор, районнный художник, коммунальный отдел, пожарники и СЭС. Сколько же сволочи в районе, и все хотят жрать, да в три горла. А сухая ложка, как известно, рот дерет. Наконец предпринимательская нелегкая занесла Андрона в торготдел, к начальнику. Озверевший в корягу, он без стука рванул дверь, вломился в просторный кабинет и обомлел — за столом сидела строгая и неприступная Надюха из Сиверской. Сразу вспомнилась скрипучая кровать, «клетка», танцы, панцы, зажиманцы, сиплый и волнующий голос центрового гусляра:
Только это был не сон — демократическая явь. Вот она, Надюха, — модноая стрижка, фирмовая блузка, скромные, в три звонка, светофоры в ушах. А начальственна, а строга. Инесса Арманд, Клара Цеткин и Лариса Рейснер в одном лице. Очень даже не дурном, умело намакияженном.
— Ну что вам, — она подняла глаза, командно взмахнула ресницами, и голос ее вдруг дрогнул. — Ой мама, роди меня обратно! Андрюха, ты? Ну, блин, я почесана!
Сразу видно, не забыла старого друга. И не утратила способности к бурным проявлениям эмоций.
— Привет, Надюха, — весело сказал Андрон и сразу, будто скинув лет пятнадцать, снова ощутил себя сиверской шпаной. — Ну ты смотришься классно. Просто отпад. Как живешь? С кем?
Господи, ну везет же ему на знакомых баб. Мужики-то знакомые, кто подстрелен, кто повесился, а кто просто пидер. А с другой стороны, с бабами-то оно проще. Все обделены вниманием и лаской, все на передок слабы. И Надюха начальница не была исключением.
— Я женщина трижды разведеная и живу весело. В середу спереду, а в пятницу в задницу. Только никому не говори, — мило улыбаясь, она встала, вышла из-за стола и, густо обдав Андрона запахом духов, высунулась в дверь. — Светлана Павловна, скажи народу — приема нет. По всем вопросам завтра. — Закрыла дверь, щелкнула замком и подошла к Андрону вплотную. — Господи, Андрюха… Какой стал… Тебя бы в Голливуд, в кино, — она вдруг всхлипнула и с легкостью, как все пьющие женщины, пустила слезу. — Знаешь, а ведь я все вспоминаю Сиверскую, папулю, Мариху, тебя…
Пустила слезу она впрочем ловко и с достоинством — не испортив макияжа.
— Кстати, а как они? — Андрон почувствовал, как ходит грудь Надюхи, и испытал томление в штанах. — Чем дышат?
Все эти базары про то, как хорошо бы взять в детство обратный билет, он не любил, на сердце и без того хватает шрамов. А вот наощупь Надюха еще даже очень и очень ничего. И духи у него не терпкие тонкие, как у Оксаны — сладкие, приторные, дающие по мозгам. На такие мужики, как мухи на мед.
— Папуля уже не дышит, пришили по пьяне, — Надюха отодвинулась, вздохнула тяжело, — а Мариха ничего. Блядует себе в Чухне, в автопарке плещется, живет как у Христа за пазухой… Ты сам-то как?
В голосе ее, мятом и негромком, сквозил неподдельный интерес, глаза под накрашенными ресницами горели похотью и нетерпением.
— Да хвастать особо нечем, — Андрон нахмурился, пожал плечами и сразу вспомнил о деле. — Вот решил ларек поставить. Стандартный, типа табак…
— А давай-ка мы его поставим потом, — сразу прервала его Надюха и снова прижалась грудью, требовательно и призывно. — А сегодня меня поставим раком. Не забыл еще, как это делается?
Да нет, у нас никто не забыт и ничто не забыто. И Андрон мастерски покрыл Надюху — в рваном темпе, на начальственном столе, ничего не помяв, не изгадив и доставив массу приятного. Однако это была лишь преамбула, просто так ларьки у нас не ставятся.
— Двинули ко мне, — Надюха трудно отдышалась, взглянула на часы и, вытащив платочек, стала подтираться. — Один хрен, рабочий день закончен. А то здесь и не развернешься толком. Жди меня у главного входа. И водки купи, там ларек рядом.
И пошел, затарившись «Черной смертью», Андрон к Надюхе в гости. Пила она на равных, жестко, по-мужски. А вот держалась мягко, податливо, сугубо по-женски. Шесть раз дала со всем нашим удовольствием, и все с тылу, по-четвероножьи, по-собачьи, даром что ли Андронов ларек так напоминал песью будку. До самого утра раздавались крики, стоны, охи, волновали воздух судорожные телодвижения. А на следующий день ларек встал, прочно и надолго. Сразу нашлось местечко. Причем не худшее, аккурат у входа в метро. И никто слова плохого не сказал, ни пожарники, ни СЭС, ни районный художник, ни районный архитектор. Всех их Андрон посылал в пизду. Надюхину. Купил трехлетнюю, поезженную, но не ржавую пятерку, справил за не очень дорого права да и посадил в собачью будку ликвидаторшу Люсю — при кассе и товаре, на пятнадцать процентов. Процесс пошел. И завертелся Андрон в колесах предпринимательства, все глубже увязая в мелкобуржуазной трясине. Недорезанный Дональд Дак, персиковый «Турбо», убийственный «Рояль», всерастворяющая «Греза» (полироль). Тайваньская параша, китайский триппер, гонконговское мерде. Косметика фабрики «Северное сияние». Поставщики, барыги, крохоборы, челноки, душная шелупонь-босота, номер которой на зоне — шестнадцатый. А здесь как же — авангард перестройки. Мерное урчание разжатого мотора,[22] левое клацанье заряженной кассы, радующий брюхо — не душу — шелест мятых купюр. А по ночам жаркие объятья то Надюхи, то Ксюхи, истомные телодвижения, страстные стоны, тотальный оргазм и потеря гормонов. Вот такая жизнь, мелкобуржуазная и половая, вобщем совсем не кислая. Однако вскоре размеренное ее течение было нарушено.
Хорст. 1997-й год
А Хорст ждать не стал, собрался и поехал. Собственно в начале полетел на боинге до Осло, затем неспешно порулил на заангажированном мерседесе через всю Норвегию, за северным полярным кругом взорвал его, дабы не привлекать внимания, завел себе очки, курительную трубку и гетры и стал изображать богатого, праздно шатающегося туриста. С причудами. Впрочем насчет причуд изображать особо было нечего — Хорст и так рвануть в Россию по очень странному маршруту. Так ведь во-первых ностальгия, во-вторых болезнь. А в-третьих семь верст не клюшка.
Конечно не клюшка — Хорст не преминул сделать круг, заглянуть на берег древнего фьорда, где расположился небольшой рыбообрабатывающий заводик. Вершина айсберга, называемого секретным шпионско-диверсионным центром. Здесь, глубоко под землей, он пробыл когда-то два долгих года и получил свои первые офицерские погоны. А еще встретил в недобрый час Юргена Хаттля. Эту сволочь, похожую на хорька, отнявшую у него Марию. Жаль, что нельзя придушить его словно бешеную собаку еще раз…