Выбрать главу

— А я ведь к тебе по делу, уважаемый. Предназначенному только для твоих ушей.

— А я уже повесил их на гвоздь внимания, — Шейх, сразу встрепенувшись, жестом удалил Али, шикнул на мангуст, покосился на Воронцову. — Итак, что же привело тебя в мой скромный дом, добрый господин? Знай, ты попал к друзьям. С добрым попутчиком дорога короче.

— Да приведет она нас всех к благополучию и успеху, — закончил поучительную мысль Хорст и выложил на стол запечатанную пачку долларов. — А ты, уважаемый, приведи меня к Змееводу. И моя благодарность будет высока как горы и безгранична как море.

Воронцова подняла бровь, мангусты замерли, Шейх оторопел, впал в ступор, потухшим взглядом воззрился на стодолларовые. На побледневшем, вытянувшемся лице его явственно угадывалась внутренняя борьба.

— Я не понимаю, о ком это ты, добрый господин, — наконец сказал он, судорожно дернул горлом и жалобно скривил пергаментные губы. — Я ведь просто старый больной заклинатель. Кобра меня кусала девять раз, рогатая гадюка восемь. Ноги мои холодны, спина горбата, чресла опустошены. И что-то с памятью моей стало. Тут помню, а тут не помню.

— Вот тебе, уважаемый, еще для освежения памяти, — Хорст почтительно хмыкнул и вытащил еще пачку зелени, также стодолларовой и также запечатанную. — Надеюсь, теперь-то ты покажешь мне дорогу в «Рифаи»? С добрым попутчиком, как известно, она короче.

Что-что, а скупердяем он не был никогда.

— О, добрый господин, — только-то и прошептал Мусса, тяжело вздохнул и сделал пальцами судорожное, непроизвольно загребательное движение. — А, аллах!

Снулые глаза его вспыхнули бешеным огнем, голос задрожал, ноздри расширились — подумать только, такая куча денег! Сколько змей можно купить… Да что там змей — лодку с бензиновым мотором, чтобы катать туристов по Нилу… А всего лучше девственницу с хорошим прикусом, красивую и породистую, словно кобылица. Взнуздать ее покрепче, объездить как следует и скакать, скакать, скакать… Прямо в рай… Насчет порожних чресел это так, для красного словца. Есть еще порох в пороховницах, есть, двенадцатидюймовую пушку зарядить хватит.

— Будь по-твоему, добрый господин, — тихо, как бы через силу, согласился Шейх, ресницами притушил блеск своих глаз и неуловимо быстро, словно египетскую кобру, сграбастал американскую валюту. — Завтра же Змеевод узнает о твоей доброте, да не к ночи будет помянуто имя его.

Последнюю фразу он произнес шепотом, непроизвольно оглянувшись.

— Ах, да, да, уже поздно, — Хорст глянул на часы, потом на Воронцову, встал. — Поехали, дорогая, не будем утомлять хозяина. Спокойной ночи, уважаемый, да приснятся тебе все ангелы и гурии рая. А мне вот будет не заснуть, от нетерпения.

— Спи спокойно, добрый господин, всему свое время, — Шейх низко поклонился, прерывисто вздохнул и осторожно, чтобы не убежали звери, выпустил гостей за порог. — Змеевод скажет свое слово…

В тихом голосе его звучало раздражение — вот ведь богатый чудак, сам лезет черт знает куда, и других толкает в объятия искуса. Как бы эти доллары не вышли боком. А с другой стороны — моторная лодка, красавица девственница… Только катайся… Ладно, аллах не выдаст — баран не съест. Может, Змеевод и разрешит принять неверного в «Рифаи». А может и нет.

В голосах лягушек, что квакали неподалеку, слышался оптимизм, здоровая конкуренция и страстное желание к немедленному размножению. На проблемы морально-этического свойства им было наплевать.

Андрон (1980)

День с виду солнечный и ясный на деле выдался мрачным, тоскливым, искрящимся неприятностями, словно электричеством при грозе. Сперва приперся участковый, майор Щеглов, важно закурил, кашлянул и поведал беду.

— Уборщик твой опять в говно вляпался, теперь у меня в ОПоПе сидит. Двести шестая часть вторая у него на лбу написана. Ну что, будем дело возбуждать?

Густо заволосевшие ноздри его короткого носа с жадности раздувались в предвкушении поживы.

— Дела, Семен Петрович, у прокурора, а нам бог велел делиться, — мрачно пошутил Андрон, сунулся в карман, естественно в левый, и пропасть своему уборщику не дал — во-первый, работу знает, во-вторых орел. Опять видно кому-нибудь в бубен вмазал. Бывает.

Едва майор убрался, пожаловал капитан Царев, да не просто так, а на фуре, груженой под завязку яблоками.

— Здравствуйте, Лапин. Обращаюсь к вам как к проверенному человеку. Нужно помочь подполковнику Хренову из белореченского ОВД продать сельхозпродукцию, законно выращенную на приусадебном участке его отцом дважды оредноносцем геройским инвалидом отечественной войны. У нас по спецсвязи прошла шифротелеграмма. Надо, Лапин, надо.

Из кабины МАЗа между тем вылез широкоплечий гражданин, глянув изподлобья, сунул Андрону руку.

— Здравия желаю. Хренов. Подполковник. Имею правительственные награды.

На его решительном скуласто-мордастом лице было ясно написано — хрен тебе, а не три рубля за каждый проданный ящик. Я это право заслужил в боях. Пришлось втыкать зареченского мента на непыльное место, а потом еще выслушивать упреки совершенно справедливого свойства: слушай, дорогой, ты зачем эту сволочь поставил, а? Чтоб он нам цены сбивал, да? Будем его сегодня резать…

Ох, верно говорят, пришла беда — отворяй закрома. И часа не прошло, как пожаловал проверяющий из управления торговли, тощенький, нагловатый человечек с хитрыми бегающими глазенками. Все чего-то искал, принюхивался, присматривался, тыкался курносым носом в каждую квитанцию, сличал, дурашка, их порядковые номера. Наконец, ни черта собачьего не нарыв, накрапал положительный акт, сухо попрощался и уже пошел себе потихонечку с рынка, как к Андрону вдруг подкралась беда в лице его освобожденного из «обезьянника» уборщика, Аркадия Павловича Зызо.

— Ах ты сука, хабарики бросать! — закричал тот грозно, обуянный гневом, и, не разбирая, что было сил, отвесил проверяющему пендель. — Ты сейчас у меня языком асфальт вылижешь, гад! Эй, Андрей Андреич, что с этим пидорастом делать будем?

А был Аркадий Павлович мужчиной крупным, двухметрового роста, в недалеком еще прошлом чемпионом десятиборцем, так что проверяющий сразу осел на зад, однако же способности к актонаписанию отнюдь не потерял. И чтобы гнусный этот талант не воплотился в пасквиль зловещего свойства, пришлось Андрону раскошеливаться и на проктолога, и на новые трусы, и на моральный ущерб. Если уж не везет, так не везет.

— Андрей Андреич, прости! Отработаю, в ночную смену выйду! — покаялся Аркадий Павлович, посмотрел по сторонам и сделался угрюмым и нехорошим. — А это еще что за харя? Дозволь, Андрей Андреич, как ты уйдешь, ее начистить как следует?

И указал на белореченского мента, бойко, под очередь, толкающего наливные яблочки.

— Не раскатывай губу. Бог даст, его сегодня зарежут, — усмехнулся Андрон и строго, по-командирски, уставился на подчиненного. — Давай вперед, в пахоту. Чтобы все блестело как яйца у кота.

Зызо ему нравился — не курит, не пьет, бегает кроссы по утрам, крестится двухпудовой гирей. А что не прочь кому-нибудь в морду дать, да поимел всех телок в округе, так какой же русский не любит быстрой езды. Ишь как скребет лопатой, словно грейдер, а метлой наяривает так что пыль столбом. Эх, раззудись плечо, размахнись, рука, развернись, душа. Вобщем, орел.

Только зря старался Аркадий Павлович, обливаясь потом и матеря торгующих, все его усилия были признаны тщетными. А случилось так, что в кафе пожаловала проверяющая, санитарный врач Эсфирь Абрамовна, натура вобщем-то не вредная, но крайне впечатлительная, занудная и нервная, человек настроения, и все больше плохого. Увидев пару-тройку крыс, чинно продефилировавших по прилавку, она сперва чуть не упала в обморок, потом пришла в неописуемую ярость и поклялась сие крысиное гнездо закрыть. И натурально задраила кафе на санитарный день.

— Чтобы вот здесь, здесь и здесь лежал таки зоокумарин толстым, толстым слоем. Толщиной в палец. Нет, лучше в два. Завтра я приду и проверю. И заведите-ка себе кота. Чтобы мышковал, мышковал, мышковал.