— Ы-ы-ы! А-а-а! У-у-у! — знаками он подманил её к забору, сунул в щель между штакетинами записку и поковылял прочь.
— У, оглашённый. — Вздохнув, Елизавета Федоровна поднялась на крыльцо, предчувствуя недоброе, развернула послание и, побледнев, изменилась в лице — это был личный шифр графини Воронцовой, составленный по её просьбе ещё бароном фон Грозеном.
«Ох ты батюшки, не иначе что с Леркой», — Елизавета Федоровна, сдерживая себя, шмыгнула в дом, сняла с книжной полки томик Мопассана, быстро нашла страницу, заветный абзац, ключевое слово. — Призадумалась, пошевелила губами и прочла:
«Мама, не верь слухам, мы ещё увидимся. Позаботься о Ленке. Р. S. Я не могу иначе…»
Ох верно говорят, малые детки — малые бедки..
Братья (1979)
— Ну, зятёк дорогой, будем! — Иван Ильич налил, с щедростью расплёскивая «Ахтамар», чокнулся, выпил и, пустив слезу, по-родственному облобызался с Андроном. — За вас с Анжелкой! За внуков!
Прозвучало это у него примерно как «За родину! За Сталина!» Очень по-командирски, пронзительно и впечатляюще. А что, хорошо у человека на душе, не фиг собачий, только что дочку замуж выдал. Любимую, Анжелочку. Эх ма, горько, горько! Ишь какая гладкая определилась, прямо королева. И жених, то бишь зятёк, не подкачал, орёл. Сокол. Беркут. Надо с ним ещё выпить коньячку, на брудершафт. Андрюха, ты меня уважаешь? То-то, наливай.
Да, отшумела свадьба. Отпела, отплясала, отгудела. Первый день — с размахом в «Застолье», следующие два — дома, по-семейному, в своём кругу. А своих — не меньше полуроты, в ванне отклеившихся этикеток плавает словно осенних листьев. Эх, хорошо… Да, крепко было выпито, изрядно. Только делу время, а потехе час. Погуляли, погуляли — и будя.
— Да, хорош коньячок, вырви глаз. — Иван Ильич взял ветчины, с чувством пожевав, придвинул заливного судака. — Такой небось на инженерские гроши лакать не будешь. Ряженку, и то по праздникам. А ты, зятёк, что, все думаешь по институтской части? Водоплавающим?
— Ну да, — Андрон потянулся было к бутерброду с икрой, но передумал, загарпунил вилкой маринованный грибок, — получу диплом, Бог даст завизируюсь, за кордон буду ходить. А что, валютные сутки, опять-таки чеки, боны, «Берёзки», «Альбатросы», чем плохо-то?
— Чеки! Боны! Тьфу! — Иван Ильич, вдруг разъярившись, с шумом отодвинул тарелку, и обычно добродушное лицо его сделалось злым. — Ты ведь, Андрюха, уже женатый мужик, а до сих пор все не понял — у нас как ни вкалывай на государство, все равно оно тебя оставит с голой жопой. На себя надо работать, зятёк, на себя. И вот на них, — он как-то сразу подобрел и кивнул в сторону Анжелы, с ленцой ковырявшейся ложкой в шоколадном пломбире. Талия её уже заметно округлилась.
Иван Ильич знал, что говорил, долгую жизнь прожил. Насмотрелся на этот мир предостаточно — и из бронещели танка, и с госпитальной койки, и с высоты начальственного кресла. Так уж получилось, что всех людей он делил на своих и чужих, и в жизни вёл себя словно на поле боя: пленных не брал — брал трофеи. Работал в таксопарке начальником шинного цеха. Долго, пока враги не подсидели. Чуть не кончилось тюрьмой, но вмешались старые друзья-однополчане — кто генерал, кто полковник, кто пенсионер союзного значения, и Иван Ильич отделался испугом. Да собственно, он в жизни и не боялся ничего, потому как знал, что цена ей копейка. Отомстил врагам, пображничал с друзьями и пошёл себе трудиться контролёром на рынок. Точнее, в цветочный филиал — пятьдесят столов под тентами аккурат напротив метро. Работа живая, с людьми, опять-таки на свежем воздухе. К тому же сезонная. После летней трудовой вахты зимой можно и отдохнуть. По-стариковски. Не думая о деньгах.
— Ладно, после поговорим, на прямые извилины. — Шмыгнув свекольным носом, Иван Ильич вытащил «беломор», протянул Андрону. — Пойдём-ка лучше засмолим. Что, бросил? Зря, зря. Кто не курит и не пьёт, обязательно помрёт. Закон природы, Ломоносов открыл. Ладно, курну индивидуально. — Он похлопал Андрона по плечу и, покачиваясь, поднялся, однако дошёл только до дивана — выругался, грузно повалился и через минуту захрапел. Да, гады годы…
— Привет! Я уж боялся, что не застану тебя… — Тим, взъерошенный и запыхавшийся, ввалился в миниатюрную прихожую, торопливо чмокнул Лену в щёчку. — Представляешь, что я надыбал!..
— Вообще-то мы на сегодня не договаривались… — начала она, но он, не слыша её, вбежал в комнату, на ходу расстёгивая портфель.
— Ты сейчас ахнешь!
— Ну, ах…
Сижу я утром в читалке, литературу по диплому рою — и тут эта статья… Дрожащими руками он вытащил из портфеля пластиковую папку.
— Дорогой, все это, конечно, очень интересно, не могла бы твоя статья подождать до завтра? Уменя, видишь ли, другие планы…
Её прохладный тон остудил Тима, он поднял голову, посмотрел на Лену. Она была в халате, с мокрыми волосами. На столе горкой лежала приготовленная к глаженью одежда.
— Я надолго не задержу тебя. Уверяю, тебе будет интересно. Автор этой статьи — фон Грозен! И Тим с торжествующим видом извлёк из папки несколько ветхих, пожелтевших листочков.
— Та-ак… — протянула Лена. — Экспроприация на корню. Вандализм во храме науки…
— Для блага науки же! В последний раз этот сборник заказывали в двадцать седьмом году, я по карточке проверил.
Лена вздохнула.
— Поступим так, — постановила она. — Читай вслух, а я буду дела делать. Тим уселся на диван, откашлялся… Чтение происходило в несколько этапов: сначала Лена гладила и слушала, потом поила притомившегося чтеца кофе и, не тратя времени даром, читала сама, потом вновь передала листки Тиму принаряжалась, делала причёску, прихорашивалась под аккомпанемент его хрипнущего от переработки голоса.