— Уходи! Оставь меня в покое, — сдавленно проговорил Лонгчемп.
Рыбак толкнул приятеля локтем.
— Фу-ты, ну-ты! Какие мы важные! Прямо герцогиня! — и добавил, обращаясь к остальным: — А бабенка-то в самом соку. И, видать, бойкая, раз не боится разгуливать по дорогам, нахваливая свой товар. Эй, покажи нам товар лицом! Ну же! — рыбак схватил Лонгчемпа за плечи. — Да не строй ты из себя недотрогу, со мной этот номер все равно не пройдет!
Парень попытался откинуть капюшон, закрывавший лицо канцлера. Тот в ужасе отбивался, но два других рыбака кинулись на подмогу товарищу с криками:
— Ах какая скромница! Ну ничего, мы сейчас тебя наставим на путь истинный.
Причем каждому, естественно, хотелось побывать в роли наставника.
Одежда затрещала. Чувствуя, что его вот-вот разоблачат и в прямом, и в переносном смысле слова, Лонгчемп чуть не разрыдался.
— Ого! — опешил рыбак, сорвав наконец с Лонгчемпа капюшон. — Да это и не баба вовсе…
На шум подоспели зеваки.
— Мне знакомо его лицо! — воскликнул один из них. — Неужто он?
— Он похож на обезьяну.
— Да ведь это Лонгчемп! Нормандский карлик!
Канцлер был разоблачен.
Трое рыбаков остались караулить беглого канцлера, а остальные со всех ног побежали в замок.
И не прошло и часа, как Лонгчемп был посажен под замок.
Услышав историю про любвеобильных рыбаков, Джон покатился со смеху.
Бедняга Лонгчемп чуть не пал жертвой насильников! Как ему, должно быть, обидно: попасться в самый последний момент… И ладно бы его обнаружил дворянин! Так нет же — грубый, низкий простолюдин!
Джон считал это верхом неприличия. После такого унижения Лонгчемп был ему уже неопасен.
— Выпустите его, — небрежно махнул рукой принц. — Пусть убирается во Францию. Он нам больше не интересен.
И в конце октября 1191 года Лонгчемп покинул Англию.
ВОЗВРАЩЕНИЕ АЛЬЕНОР
Тем временем Филипп вернулся во Францию из Палестины. Он считал, что поступил мудро, но почему-то то и дело принимался мысленно оправдывать себя.
Как непрочны человеческие отношения, подумал Филипп и цинично усмехнулся. Особенно отношения с Ричардом. В молодости он страстно любил английского принца, но теперь любовь обратилась в ненависть. А страсть осталась… Образ Ричарда преследовал его, словно наваждение.
Филипп не мог простить Ричарду его союза с Танкредом и очарованности Саладдином. Рядом с Ричардом жизнь всегда была драматичной и полной неожиданности, без него она становилась какой-то тусклой. В английском короле был некий магнетизм, притягивавший всех, кого сводила с ним судьба. Одни его любили, другие ненавидели, но равнодушным не оставался никто.
Однако разве мог король Франции любить короля Англии? Нет, конечно! Другое дело, когда Ричард был еще принцем. Тогда он не мог считаться ровней французскому монарху, и Филипп чувствовал свое превосходство над ним, хотя и уступал Ричарду в красоте и храбрости. Теперь же они оказались в равном положении, и это было нестерпимо.
Филипп и не подозревал, какая буря бушует в его душе, пока не заехал по дороге домой в Рим и не явился на аудиенцию к папе.
Оправдывая свое бегство из Палестины, Филипп неожиданно разразился таким потоком обвинений в адрес Ричарда, что папа Селестин опешил.
— Святой отец, — воскликнул Филипп, — я вынужден был уехать из Палестины. Иначе меня ждала верная смерть. Я страдал лихорадкой, у меня выпадали волосы и сходили ногти на руках. Я метался в бреду и не только не мог вести солдат в бой, а, наоборот, стал для них тяжкой обузой.
— Но насколько я слышал, сын мой, — сурово сказал папа, — король Английский тоже был серьезно болен.
— О, это совсем другое дело! Его болезнь не так опасна, как моя.
Селестин не стал с ним спорить, а сухо поинтересовался:
— И ты решил вернуться, чтобы успокоить своих придворных?
— Чтобы выполнить свой долг перед государством. Мой сын — еще дитя. Если бы я умер, в королевстве вспыхнула бы война.
— У короля Английского вообще нет наследника.
Сравнение с Ричардом вывело Филиппа из себя. Нигде от него нет спасения! Неужели призрак этого человека будет преследовать его до конца дней?
— Да я из-за него и уехал! — не выдержав, вскричал Филипп. — Своим высокомерием он вызвал раздоры в армии. Леопольд Австрийский теперь точит на меня зуб. И герцог Бургундский тоже! Даже рядовые солдаты возмущались безрассудством и дерзкими выходками английского короля. А его суровость была просто неслыханной!