На улицах ни души. Вот уже и майдан. Выйдя на середину, он остановился, огляделся. В глубине одной из улиц напротив дома собрался гурт селян. Переведя дух, Василь быстрой походкой направился к ним.
Заметив его приближение, люди расступились. Проходя мимо своих сельчан, Василь узнал, что мальчик, играя у колодца, свалился в него. Говорят, когда его достали, сердчишко ещё билось. Стали откачивать, а он и … помер. Положили его в гостиной на лавку. Родители в обморочном состоянии. Послали сынка фельдшерицы за врачом.
Василь уже в хате. Подходит, наклоняется над мальчонкой, берёт его с лавки и перекладывает на кровать.
–
Окропу, рушныкы, декилько грэлок, – почувствовав скопление любопытных, Василь рассердился: Вси геть з хаты!
Ужас, недоумение, страх, ощущение совершаемого святотатства, осквернения святых чувств скорби – заставили остолбенеть убитых горем родителей.
–
Швыдко! – обернувшись, скомандовал Василь. Взял за руку стоявшую ближе всех соседскую девчушку и объяснил, что нужно принести из его дома. Девчушка мгновенно упорхнула.
То ли надежда, то ли безысходность, то ли приказ, но какая-то сила вдруг заставила всех действовать. В абсолютной благоговейной тишине появились вода в тазах и чайниках, полотенца, грелки, – а в углу комнаты застыли онемевшие родители.
Прошло время. На пороге вновь появились родственники, соседи. В хате стояло благоухание заваренных трав, восковой свечи. Шушукались. Но никто не посмел приблизиться к постели, на которой лежал Иванко. Василь сидел рядом, что-то шептал и смачивал губы мальчика настоем.
Когда Иванко глубоко вздохнул и открыл глаза, Василь залпом выпил большую чашку воды и подозвал родителей:
– Несколько часов не кормите его, можно понемножку поить этим настоем. – Он подержал руку Иванко, кивнул, как бы соглашаясь со своими мыслями, и вышел из хаты.
МОСКОВСКИЕ ПОТОМКИ
ПОЛТАВСКОЙ СОЛОХИ
Кудрявый праправнук небезызвестной на Полтавщине Солохи, поддерживавшей в своё время дружеские отношения с нечистой силой, был коренным москвичом. Его прадед, внук Солохи, дезертировал из окопа германского фронта и не успел добраться до своего «хутора близ Диканьки», как попал в красноармейцы. Поскольку он, единственный в полку, владел украинской грамотой, его назначили сначала писарем, а потом и красным агитатором. В Москву он был командирован уже в чине комиссара, женился и остался работать в одном из издательств.
На пятилетний юбилей пролетарской революции в семье красного агитатора, как и положено, родилась дочь, и её, тоже как положено, назвали Октябриной. Эта бабка Вадима была достойной правнучкой легендарной Солохи с той лишь разницей, что её «гостями» были не дьяк да голова, а верные ленинцы – слуги народа. Коль скоро маленький с рожками да с копытцами наведывался и к ней, как к подруге детства, то и рассаживала она своих гостей не по мешкам да комодам, а по «местам, не столь отдалённым» и на долгие годы. И первым «посаженым» был сам родной дед Вадима Владимир Чудра, который осмелился вернуться целым и не
вредимым не только с Финской и Отечественной, но и из фашистского плена в самый канун создания новой семьи Октябрины.
Теперь избранником бесовой подружки оказался всеми любимый Василий Тёркин, с которым она познакомилась на банкете, устроенном властями в честь легендарного героя. То, как закончил жизнеописание этого персонажа Твардовский, является художественным вымыслом. На самом деле Василий вернулся с войны, получил звание Героя, стал почётным членом всех мыслимых и немыслимых советских обществ, депутатом Верховного Совета. Всё его время было заполнено общественной деятельностью: выступлениями, встречами, собраниями, пленумами, чествованиями.
Первые годы семья жила «жизнью страны и народа». Затем эйфория от победы улеглась. Тёркин заскучал. Жена, привыкшая к представительской светской жизни, стала критически посматривать на своего «бравого мужлана», а Тёркин решил продолжить героическую биографию. В один прекрасный вечер он сообщил жене, что, согласно сталинскому призыву, едет в Тамбовскую область поднимать отстающий колхоз. Пока Вася не обустроится на новом месте, Октябрина с сыном будут жить в его квартире на Кутузовском проспекте.
Судя по результатам, Тёркин и по сей день не обустроился. А в конце пятидесятых возвратился из Сибири реабилитированный Чудра. Ему вернули все ордена и назначили персональную пенсию. Теперь Октябрина стала женой правозащитника и выступала от его имени на конференциях и съездах жертв репрессий.
Их сын, отец нашего героя, Сергей Владимирович Чудра рос, как все столичные мальчики. Пяти-семи лет от роду, пока шла война, а мать вела жизнь молодой соломенной вдовы, он жил жизнью улиц, учился драться, воровать, курить, материться и верить в дружбу. Ни отец, ни отчим никак не влияли на жизнь Сергея. Он с младенчества усвоил для себя истину, что мужчины в их доме – это временные одомашненные животные, которым не стоит попадаться на глаза. Поэтому ни звание «сына врага народа», ни почести пасынка «легендарного героя» его никак не задевали. Он жил, как все дети войны, и идеалами его жизни были независимость, престиж, достаток. Во время «оттепели» он
фарцевал, пижонил и слыл самым заядлым стилягой Москвы. Между ним и вернувшимся отцом, ошарашенным его яркими галстуками на шее и «буги-вуги» в ногах, установились антагонистические отношения «классовой вражды».
Когда родился Вадим, его дед Владимир Чудра уехал в Читу к своей «ссыльной семье», а бабка Октя вдруг присмирела, стала тайком посещать церковь и занялась воспитанием внука.
Что получилось в результате усердных трудов набожной правнучки Солохи на ниве воспитания?
Вадим учился в Академии Народного Хозяйства имени Плеханова на факультете товароведения, чем и завоевал симпатию родителей Филькенштейночки. В прошлом году, не дожидаясь, пока Роза закончит школу, деток расписали. Спешили и Финкельштейны (как бы детка не дотёрлась об красавчика до позора), и Вадим (не упустить бы возможность эмиграции). Сейчас детки жили на Кутузовском проспекте и писали дипломный проект Вади.
Прозвучал звонок. Роза вышла в прихожую и открыла дверь.
–
Здравствуйте, папа! – пропуская Сергея Владимировича в прихожую, пропела Роза.
–
Здравствуй, Розочка! Здравствуй, Бутончик! – свёкор поцеловал невестку, снял плащ, привычно заглянул в зеркало, приглаживая чуть подёрнутую сединой шевелюру, и вошёл в гостиную.
По всей комнате были разложены книги, бумаги, чертёжные и пишущие принадлежности. Создание дипломного проекта подходило к концу.
–
Так! Вот как начинают самостоятельную жизнь советские интеллигенты, – выдал тираду Чудра-старший, одобрительно осмотрев комнату и усаживаясь в кресло, на котором вольготно развалился старый кот, оставленный сыну в наследство вместе с квартирой.
–
Будете есть? – спросила Роза. – Вы, наверное, прямо с работы?
–
Не, не совсем, – довольно чмокнув губами «по-брежневски» и подумав о чём-то приятном, ответил свекор, – но хорошим чайком с пряником ты можешь меня побаловать. – Когда невестка вышла на кухню, он обратился к сыну: Чего молчишь?
-
От тебя Кларой за версту несёт.
–
А ты носом не шмыгай и от отца его не вороти. А я от неё не только запах принёс.
–
Неужто подхватил?
–
Пошляк же ты! Лучше закругляйся. Поедешь сейчас со мной. Кларка сети забросила. А водичка, по нонешним временам, мутная. Авось, и рыбку словим.
–
Что за рыбка?
–
По дороге поговорим. – В коридоре послышались шаги невестки. – Ох, и шустрая ж ты стряпуха! Когда заварить-то успела?
–
Как раз перед Вашим приходом мы решили, что пора перекусить. Я заварила чай и стала накрывать, – ответила Роза, толкая перед собой столик на колёсиках.
–
Я вот смотрю на этот маленький столик и ду маю: а чем всё-таки недоволен наш народ? Чего ему не хватает? Зачем нужны эти перестройки и ускорения, если студенты могут накрыть такой стол для лёгкого закуса? Сервелат, балык, су– лугуни, «Наполеон». О конфетах и пряниках говорить уже не приходится! Как думаете? Будете вы так питаться в Израиле?