— Если никто из родственников не сможет позаботиться о ваших детях, им найдут приемных родителей.
— У меня четверо детей, и я хотела бы, чтобы они остались вместе.
— Я понимаю. Есть и другой вариант. Вы когда-нибудь слышали об Ассоциации СОС и детских поселках?
— Не припоминаю. А это позволит моим детям остаться вместе?
— Эти поселки созданы как раз для того, чтобы позволить братьям и сестрам расти вместе.
— А есть такой поселок поблизости Пюизо?
— Есть один под Орлеаном.
— Гм… Что ж, благодарю вас, мадам. Я подумаю.
Орлеан? Он находится в шестидесяти пяти километрах отсюда, а мог бы и в тысяче — это ничего не меняло. Там моим детям пришлось бы начинать все сначала. Я представила, как они приедут в этот незнакомый город, как будут жить с незнакомыми людьми, которых я увижу, в лучшем случае, только один раз. Представила, как они будут засыпать в новой для них комнате, заводить новых друзей…
А после я подумала о том, как я могу обречь их на все это! В Пюизо их жизнь сможет оставаться прежней: здесь были их друзья, школа — все, к чему они привыкли. Кое-что для них, конечно, изменится, но мне хотелось, чтобы изменения эти были минимальными. Я подумала, что им будет легче, если у них останется все то, к чему они привыкли. Они уже привыкли ночевать у знакомых и всех тех, кто жил поблизости: у Сесилии, Мари-Те, Кристелль, а также у своего отца…
Позже благодаря Интернету я разузнала кое-что об этих детских поселках. Я узнала, что детей, живущих там, могут запросто разлучить через несколько лет. Никто не давал гарантии, что они будут расти вместе до достижения совершеннолетия. Организация социальной помощи детям может отправить одних на север страны, а других — на юг. Я не хотела даже слышать об этом! Дети, потерявшие родителей, — это ужасно, но дети, которых вдобавок разлучили с братьями и сестрами, просто обречены. А потом еще удивляются, что из них не получается ничего хорошего… Я даже представить не могу, что бы произошло со мной, если бы после ухода матери меня разлучили с Ричардом и Кристелль. То, что я потеряла с утратой матери, я попыталась восстановить, поддерживая отношения со сводными братьями, существование которых от меня скрывали.
И речи не было о том, чтобы моих детей постигла участь нашей соседки Розы. Она была ребенком из Ведомственного управления здравоохранения и социальных дел. Девочку, предоставленную самой себе, тело которой представляло собой кости, обтянутые кожей, забрали у родителей в возрасте пяти лет. Она была двенадцатым ребенком в семье из тринадцати детей, и их всех поместили в разные дома. Она так и не смогла увидеть свое личное дело и долго ничего не знала ни о родителях, ни о братьях и сестрах. В течение многих лет ее передавали из одной приемной семьи в другую. К ней плохо относились, ей даже приходилось спать на улице. В девятнадцать лет ей повезло, и она смогла наконец разыскать своих родителей. К сожалению, вскоре они умерли. Потом она отыскала одну из сестер: она просто обзванивала людей с такой же фамилией, живущих в округе. Их встреча была чрезвычайно трогательной. Чуть позже Роза стала крестной матерью своей племянницы. Что касается остальных братьев и сестер, то она никогда о них не слышала и даже забыла имена большинства из них. Но и сейчас, в пятьдесят девять лет, она продолжает постоянно думать о них: ей кажется, что они не умерли и живут где-то, только никто не может сказать, где именно…
Подобная история не должна повториться, это просто ужасно! Я считаю, что Роза неслучайно стала няней. И в одном я была уверена точно: я сделаю для своих детей то, что Роза хотела бы, чтобы сделали для нее!
— Дети, мне очень жаль, но химиотерапия не дала результатов.
Я собрала их за столом в кухне, всех, кроме Марго, которая играла с конструктором в гостиной. Предчувствуя что-то нехорошее, они молчали. Я поступила как обычно: сообщила им все напрямую. Я считаю, что детям необходимо говорить правду. Если бы я солгала, рано или поздно они узнали бы об этом. Я хотела, чтобы они как можно скорее свыклись с мыслью о моей смерти. Ведь именно их она касалась больше всего: речь шла об их будущем, об их жизни, которая вот-вот изменится. И я старалась говорить об этом, как о вещи совершенно естественной, скрывать что-то было бессмысленно.
— Ты уже говорила это раньше, мама. Ты попробуешь еще одно лечение?
— Нет, я не буду больше ничего пробовать. Это бесполезно.
— Что это значит, мама?
— Это значит, что я не выздоровею. Это значит, что уже поздно что-то предпринимать.