Дома я делала вид, что ничего не происходит, но не переставала об этом думать. В школе во мне незамедлительно проявились все признаки встревоженного ребенка: я была беспокойной, взбудораженной и часто грустила. Тогда я ходила в пятый CES-класс колледжа Жолио-Кюри в Даммари-ле-Лис. CES — это название, которое дали классам для детей, имевших проблемы с обучением. Я никогда не была прилежной ученицей и, помимо математики, никакой другой предмет меня не интересовал. Таким образом, я проскочила шестой класс и прямиком попала в этот пятый, немного особенный, класс. Однако мой недостаток мотивации был заметен даже там. У меня больше не было желания учиться, и мои оценки ухудшались. Меня вызвали к работнику социальной службы в колледже, которая ласково спросила меня:
— Ну, что происходит, Мари-Лора?
Одного-единственного вопроса оказалось достаточно, чтобы я не сдержалась. Мне даже в голову не пришло скрыть что-то от нее. Это был первый человек, попытавшийся понять меня, открыто заинтересовавшийся мною. Наконец я могла открыть свою тайну! Едва слышно, на одном дыхании, я рассказала ей об отце. В эту ночь я осталась у директрисы. На следующий день меня отвели в комиссариат, где я повторила сказанное накануне. Но за этим ничего не последовало: я вернулась домой, к отцу, по-прежнему меня преследовавшему. Мне кажется, в полиции меня просто не услышали: в то время инцест был запретной темой. Я оказалась замешанной в нем, но у меня не было выбора. Все мои учителя были в курсе дела, однако никто не мог ничего сделать. Силой обстоятельств моя жизнь вернулась в прежнее русло.
Бабушка умерла от старости в возрасте семидесяти двух лет. Мне было четырнадцать, и я никогда еще так не плакала. Мне казалось, что я была счастлива, только пока она была жива. После ее смерти мы ни разу не посетили дом в Ронсево, нам даже не пришла в голову мысль попросить об этом отца, получившего его в наследство. Закончились беззаботные каникулы с бабушкой. Лишь в одном это несчастье принесло пользу: отец меня больше не трогал. Возможно, потеря матери заставила его одуматься.
Наши отношения с ним стали еще более прохладными. Отныне Ричард, Кристелль и я были предоставлены самим себе. Смерть бабушки потрясла меня, но я понимала, что уже достаточно взрослая, чтобы справиться со случившимся. По утрам мы вставали, готовили завтрак и шли в школу, каждый в свой класс. Я хорошо ладила с братом и сестрой, но именно с Кристелль была особенно близка. Она была моей защитницей, теперь я это понимаю. С пятнадцати лет Кристелль начала работать помощницей флориста. С первой зарплаты она купила мне новые туфли. Впервые у меня было что-то, ни кем прежде не ношенное: ни моими родными братом и сестрой, ни двоюродными. И это тогда, когда не стало бабушки, которая могла бы меня побаловать! Со следующей зарплаты Кристелль купила себе джинсовый комбинезон. Она сознательно выбрала чуть великоватый, чтобы я тоже могла его носить: уже в то время я была крупнее, чем она. Комбинезон был на меня немного тесноват, но я бы ни за что не призналась в этом! Наша помощь друг другу заключалась, в основном, в подобных небольших знаках внимания. Тогда мы редко беседовали о чем-то серьезном: в нашей семье диалоги были редкостью, а отец и вовсе от них отказался. Когда я пыталась поговорить с ним, он грубо уклонялся от разговора, отворачиваясь или прекращая его фразой типа «Ешь свой суп!». Это, по крайней мере, доказывало, что он умеет говорить.
Как человек, у которого никогда не было матери, я довольно неплохо вышла из затруднения. Сначала у меня была бабушка, а потом Мари-Те — женщина, которая впоследствии стала бабушкой для моих детей. Я называю ее Мари-Те. Мари-Тереза Мишон была моей учительницей рукоделия в пятом классе в колледже Жолио-Кюри. Между нами сразу установились хорошие отношения. Я думаю, ее тронуло мое умение радоваться жизни. В то время я была довольно забавной девчушкой. Я не привыкла плакать над собой и спрятала отцовское насилие в глубинах памяти. Я не была заводилой компании, скорее, ее душой. По правде говоря, юмор был моим спасением, способом самозащиты. Я не упускала случая повеселиться и первой отпускала шутки, причем обычно очень громко. Но я не была злой и никогда ни с кем не конфликтовала. Правда, я не любила шить, но и не скрывала этого: я проводила больше времени за распарыванием строчки, чем за собственно шитьем. К счастью, Мари-Те была очень терпеливой и с улыбкой наблюдала, как я демонстрирую свою силу воли.