В 1889 году газеты сообщили отрадную весть. Передовые люди России добились наконец, чтобы царское правительство вновь разрешило высшие женские учебные заведения.
Мария Александровна мечтала о том, чтобы Оля поехала учиться в Петербург вместе с Володей.
- Я решила написать прошение директору департамента полиции, - сказала как-то сыну Мария Александровна. - Ведь они, в конце концов, решают, допустить тебя к экзаменам или нет. Читай, что я написала.
Володя пробежал глазами прошение.
...Я утверждаю, что как во всю доуниверситетскую
его жизнь, так и за два с половиной года после
исключения из университета, он (Владимир Ильич.
Примеч. авт.) вел почти изолированную домашнюю жизнь,
вполне безукоризненную в политическом отношении, не
обнаруживая притом решительно никакого даже интереса к
чему бы то ни было предосудительному в каком-либо
отношении...
Володя поднял глаза на мать.
- Мамочка, ты права, у меня абсолютно никакого интереса нет к чему-либо предосудительному, - и продолжал читать:
...Я тем настойчивее прошу Ваше превосходительство
снять с моего сына так долго лежащую на нем кару, что
кара эта вообще не позволяет ему найти какое бы то ни
было даже частное занятие, не позволяет ни к чему
приложить свои силы.
- Да, здесь я действительно ни к чему не могу приложить свои силы. Ты хорошо написала.
- И такое же заявление я пошлю министру народного просвещения. Впрочем, нет, не пошлю, а поеду в Петербург сама...
И какой же это был радостный день, запомнившийся в семье Ульяновых на всю жизнь, - день 20 мая 1890 года, когда пришел ответ из министерства народного просвещения, разрешавший Владимиру Ульянову "подвергнуться в качестве экстерна испытаниям на звание кандидата прав в одном из университетов..."
- В Петербург! Только в Петербург! За год я пройду всю университетскую программу, - твердо сказал Володя. - А Оля будет учиться там на Бестужевских курсах.
- Но теперь я пойду на физико-математический факультет, - заявила Оля. - Я решила стать физиком...
Счастье всегда улыбается упорным, смелым, трудоспособным!
НАВСЕГДА!
Старый парк окутан зеленым сумраком. По траве скачут веселые солнечные зайчики. Ветер раздвинул кроны лип, выплеснул поток света на дорожку и смел зайчишек. Сомкнулись кроны, и снова засуетились, запрыгали светлые пятна по траве, кустам боярышника, по замшелым пенькам.
Аня едва ступает по дорожке, не идет, а летит, прижав обеими руками к груди книгу, силится утихомирить радостное волнение в сердце.
Почему сегодня так хорошо и празднично вокруг, как давно-давно не было? Каждое дерево, каждая травинка в парке сегодня заодно с Аней. Клен на пригорке стоял недвижим, но вдруг встрепенулся и заиграл всеми своими растопыренными ладошками-листьями, и на березе разом затанцевали все листья. Как это Аня до сих пор не видела красавицы елки, словно выточенной из цельного куска чудо-камня малахита? Ведь, наверно, и раньше все это было - и солнечные зайцы, и трепещущие листья, и игра светотеней.
Но ничего этого Аня не замечала. В ту весну, когда погиб Саша и она вышла из тюрьмы, для нее померкли все краски на земле, она ни разу не слышала с тех пор, чтобы в парке или в лесу пели птицы, а сегодня...
"Тьюить, тьюить..." - раздается над ее головой.
- Ля-ля! Ля-ля-ля! - звонко пропела Аня в ответ малиновке.
"Где она, малиновка?" Аня вглядывается в кусты боярышника, примечает маленькую круглоголовую птичку с белым брюшком и выпуклой рыжей грудкой. Малиновка вертится на длинной игле боярышника и продолжает свое "тьюить".
Аня присела на пенек, расправила наглаженное ситцевое платье, раскрыла книгу. Солнечный зайчик прыгнул на страницу, и сразу зарябило в глазах. Она рассмеялась, тряхнула локонами. Нет, сегодня не читается. Хочется петь, перекликаться с малиновкой. А птичка исчезла.
Закуковала кукушка.
- Кукушка, кукушка, скажи мне: "да" или "нет"? - спрашивает Аня.
"Ку-ку!"
- Да! - прислушивается она.
"Ку-ку!"
- Нет!
"Ку-ку!"
- Да!.. - Аня ждет, кукушка молчит. - Неужели "да"? А может быть, "нет"?
Кукушка молчит.
Аня пытается читать, но мешают медовые запахи, солнечные блики, малиновки. Как научиться сосредоточиваться так, как это умеет делать Володя? Он сидит поблизости в своем лесном "кабинете" и упорно работает, отрывается от книги только затем, чтобы размяться на трапеции. Ничто не может его отвлечь. А Аня... "Да, Саша был прав". Однажды она спросила брата, какой, по его мнению, у нее самый большой недостаток. "Неровность характера", - не задумываясь, ответил Саша. Как выработать ровный, невозмутимый характер, какой был у Саши, какой вырабатывает в себе Володя? "Прочитаю десять страниц и только тогда пойду домой", - решает она. Читает "Былое и думы" - эту книгу рекомендовал Володя. Но поверх герценовских строчек бегут другие, бегут строчки телеграммы, поразившей ее два года назад. Телеграмма была адресована не ей, а царю. Аня сидела тогда в тюрьме. Уже знала о страшной гибели брата. Целыми днями стояла, прислонившись к холодной стене камеры, и единственным желанием было поскорее умереть. Впереди предстояла пятилетняя одинокая ссылка в Восточной Сибири. В двадцать два года кончалась и ее жизнь. Впереди ничего светлого. Тьма... Пришла мама на свидание к ней в тюрьму, протянула листок бумаги: "Вот, смотри, какую телеграмму Марк послал царю". Аня сначала и не поняла. "Какой Марк? Ах да, Елизаров... студент, товарищ Саши. Такой большой и застенчивый..." Танцевала с ним на студенческой вечеринке... Очень неловкий. В сутолоке обронил очки, и Ане пришлось вести его на место. Без очков он был совсем беспомощный. Какую телеграмму он мог послать царю сейчас, когда Саши уже нет в живых? Равнодушными глазами пробежала исписанный листок.
Марк Тимофеевич телеграфировал в комиссию прошений царского двора.
Ваше превосходительство!
Умоляю исходатайствовать перед его императорским
величеством государем императором не высылать мою
невесту Анну Ильиничну Ульянову в Сибирь, дозволить ей
поселиться при мне. Пожалейте меня и ее мать. Освободите
ее для нас. Не разрывайте невидимо связанных сердец.
Действительный студент Елизаров.
"Мамочка, зачем эта ложь? - разрыдалась тогда Аня. - Какая же я невеста Марку Тимофеевичу? Мне не нужны его жертвы. Ведь он никогда мне не говорил о своей любви". - "Не успел", - убеждала мать.
Марк Тимофеевич сам пришел к Марии Александровне, пришел после казни Саши, когда не только знакомые, но и родственники закрыли для семьи Ульяновых двери своих домов. Он поведал матери о своей любви, о которой не успел и не осмелился сказать Ане лично. Тогда, в тюрьме, до сознания Ани не доходило, что это настоящая любовь. Слишком велико было потрясение гибелью Саши.
Хлопоты матери и телеграмма Марка Тимофеевича имели свои результаты. Ссылка в Восточную Сибирь была заменена Анне Ильиничне пятилетней ссылкой в деревню. Марк Тимофеевич остался в Петербурге - заканчивать университет. Писал почти ежедневно хорошие дружеские письма. Два года ни о чем не спрашивал Анну Ильиничну. На лето приезжал в деревню, но больше занимался с меньшими - Митей и Маняшей, которые всем сердцем привязались к этому сильному, доброму человеку. А вот теперь спросил Аню. И она ответила: "Да, согласна". Отправила письмо, и вдруг одолели сомнения. Хорошо ли сделала? Имела ли на это право?.. Кого спросить? С кем посоветоваться, пока не поздно? С мамой? Но так не хочется ее огорчать. С Володей?..
Аня собрала в горсть рассыпавшиеся по спине локоны, связала их лентой на затылке и побежала к зарослям орешника.
На дощатом столе разложены книги в бумажных желтых и серых обложках. Поверх них - камешки, чтобы озорной ветер не взъерошил страницы, не помял их. Подперев левой рукой голову и засунув пальцы в светлые кудри, Володя читает. Прищурил левый глаз. Поднял лицо, покачал отрицательно головой. "Нет, нет, маэстро Гегель, по-моему, вы здесь неправы. Интересно, что по этому поводу говорят Маркс и Энгельс".