Выбрать главу

- Бу-ум! - раздалось из-за фикуса, и папа хлопнул бумажной хлопушкой.

О, это был меткий удар!

- Папа выбил Змею глаз! Ура-а-а! Ура-а-а! - кричал Митя.

- Молодец наш папочка! - похвалил нового бойца ямщик.

Саша помог Володе высвободить руку, и они вместе отрубили Змею Горынычу лапу.

Маняша соскользнула со стула, побежала добивать Змея.

Мама села за рояль и стала импровизировать музыку боя.

...Вот он, Змей Горыныч, надвигается, огнедышащий, страшный. Против него идут люди с чистыми сердцами... Пальцы быстро бегают по клавишам. Удар! Еще удар!.. Змей стонет... ухает... корчится... подыхает...

Сильные аккорды на басовых клавишах.

- Совсем подох... - смеется Володя, вылезая из-под рояля.

Папа опустил за шнур лампу-молнию и зажег ее. В гостиной стало светло и празднично. Змей Горыныч исчез.

Мамины руки ведут на рояле мелодию чистую, светлую. Усталые бойцы стоят вокруг мамы, сидят у ее ног и чувствуют себя очень счастливыми.

КАРПЕЙ

Аня проворно обрывала мелкие ягоды.

- Я как в малиновое варенье попала. Ты чувствуешь, какой чудесный запах?

Саша не отвечал. Он охотился за бабочкой. Такой в коллекции у него не было. Алые крылья с черными пятнами мелькали перед глазами. Но едва Саша поднимал сачок, бабочка исчезала и, словно дразня и увлекая, появлялась в чаще малинника. Саша упорно пробирался за бабочкой, царапая руки и лицо о колючие кусты. И вот она уже бьется в сачке.

Подошла Аня с корзиной, полной ягод.

- А у тебя пусто?

Саша только сейчас вспомнил, что обещал принести Мите целый туесок малины.

- Я быстро соберу, - сказал он смущенно.

Аня помогала брату наполнить туесок.

В малиннике было душно, парило. Кусали комары.

- Хорошо, что Володю с собой не взяли, - сказала Аня, обмахиваясь веткой. - На него комары набрасываются, как на сахар.

- Его даже малина не соблазнила, когда он вспомнил, сколько здесь комаров, - засмеялся Саша.

Неожиданно над головой загрохотал гром. Наползла черная туча.

- Пойдем скорее, - заторопился Саша, - не то промокнешь и опять будешь кашлять.

- Давай лучше под деревом постоим: все равно до дома добраться не успеем.

- Нет, мы переберемся на другой берег Ушни и зайдем к Карпею. Это близко.

Выбрались из малинника, сбежали по крутому берегу к реке, где у ивы была привязана лодка. Река потемнела, сморщилась. Туча сизым крылом закрыла солнце.

От берега до избы Карпея бежали по лугу, перепрыгивая через ряды скошенной травы.

Карпей еще в окно увидел детей и широко распахнул дверь в избу.

- Добро пожаловать, дорогие гости! Вовремя приспели.

Карпей был охотник и рыболов. Жил бобылем. В хате у него стояли стол да скамейка, зато стены сплошь были увешаны пучками трав, сетями, вершами, капканами. В избе пахло свежим сеном.

Ульяновы любили этого статного, красивого и доброго старика. Илья Николаевич называл его поэтом в душе. Карпей прожил долгую жизнь, много видел и умел хорошо рассказывать.

- Вовремя приспели, - повторил Карпей. - Я только что из лесу воротился, мед добывал.

Карпей принес из чулана деревянную чашку, полную коричневатых медовых сотов.

Аня и Саша макали куски хлеба в мед и, запрокинув головы, ловили ртом золотистые капли.

Дед Карпей взглянул в туески, похвалил - хорошую малину собрали.

- А какой сегодня день-то? - хитро прищурившись, спросил он.

- Четвертое августа, - ответили разом брат и сестра.

- Вот то-то! Сегодня день Авдотьи-малиновки. Аккурат в этот день малина доспевает. Потому и удача вам.

За окном лил дождь, шумный, светлый.

- Ишь, припустился, - прислушался Карпей.

Аня выглянула в окно. Сквозь сетку дождя за Ушней видно освещенное солнцем поле.

- Грибной дождь!

- Ан нет! - возразил Карпей. - Грибной дождичек мелкий, теплый, с парком, а этот с холодком. Грибной дождик позавчера сеялся. Сеногноем его еще зовут - много сена губит. А этот дождь спорый, значит, скорый.

- Когда мы за грибами пойдем? - спросила Аня, страстная грибница.

- Денька через два. Самая пора маслятам. В бор пойдем, сосны там прямые, словно свечки стоят, под ногами мох, как перина.

Дождь действительно закончился быстро.

- Я вас через Ушню провожу, - сказал дед. - После дождя река бурливая, не ровен час, душегубку опрокинет.

Саша разулся.

- Я пойду босиком, а ты в лодке мои сухие сандалии наденешь, - сказал он сестре.

Аня попыталась возражать, но Саша сумел убедить, что это устраивает именно его - походить по мокрой траве босиком...

Карпей и Саша вели лодку против течения. Густые заросли ивняка сменил сосновый бор, звонкий, как гусли. Дождя здесь не было, но парило, пахло смолой и земляникой. За лесом раскинулось поле, а через него пролегал Владимирский тракт.

Карпей вгляделся в пыльное марево и велел Саше подгребать к берегу.

По Владимирской дороге медленно двигалась группа людей.

- Святая Владимирка, людскими косточками мощенная. - Карпей снял картуз, перекрестился. - Сколько каторжников по ней в Сибирь прогнали! Тыщи. Не многие обратно воротились... Гляньте, как они скованы промеж себя.

Каторжан было двенадцать человек, шли они по двое в ряд. Между обоими рядами покачивался железный прут, и к нему прикованы цепи от наручников.

Люди двигались по дороге, как серые тени, едва отличимые от пыльного тракта.

Аня и Саша, сцепившись за руки, в молчании следили за этой процессией, пока она не скрылась в лощине.

- Страшно как, когда живых людей железными цепями сковывают! - Аня не сдерживала слез.

Карпей вытер ладонью вспотевший лоб, надел картуз.

- Я, девочка, видел виды и пострашней...

Он присел на корму, вынул из кармана берестяную табакерку.

- Не забыть мне одного утра. Осенью это было. Шел я на охоту, шел по этой самой Владимирке и уж хотел в лес своротить, вижу - вдали пыль клубится. Партию ведут. Пригляделся - нет, не арестанты. Больно мелкий народ. Подождал, пока ближе подойдут. Гляжу - глазам не верю. Детей гонют, ведут, как взрослых арестантов, строем. Только что без кандалов... На каждом шинель надета и полы за пояс подсучены, чтобы по земле не волоклись. Идут босиком, а через плечо у каждого сапоги, за ушки связанные, висят. Все детишки по восемь - десять лет. Самому старшенькому не боле четырнадцати, как тебе, Сашенька...

Карпей затянулся козьей ножкой. Ветер подхватил синее облачко дыма.

- Какие глаза на меня глянули, сердце сковали. Большие, черные, по-младенчески открытые, ни слезинки в них, а мука страшная. Впереди махонький идет, вот такой... - Карпей показал рукой чуть повыше кормы. Ему бы на коленях у мамки сидеть, в бирюльки играть, а он шинель пудовую на плечах тащит... Поглядел на меня круглыми черными глазами - только дитё так в душу заглянуть может. "Что за ребятишки?" - спрашиваю солдата, а у самого от ужаса зубы лязгают. "Жиденят ведем, - отвечает солдат. - По царскому указу в Сибирь гоним, да уж не знаю, сколько до места доведем. Почитай, половину вдоль дороги закопали. Хлипкий народ. Маета с ними". Сообразил я тогда, что это еврейских детей на царскую службу гонют. Двадцать пять лет полагалось им солдатчины отбыть. "Позволь, - говорю, - служивый, хлеб мой им отдать". - "Не порядок это", - буркнул солдат и погнал их вперед. Я старшенькому успел краюху сунуть... Солдаты идут и следят, чтобы ровными рядами по уставу шли, чтобы с ноги не сбивались. Для порядка мертвых из списка чиркают, для порядка несколько душ на место приведут. Вот какой он, царский порядок! - гневно закончил Карпей.

- За что это их? - спросил тихо Саша побледневшими губами.

- По царскому указу. По царскому порядку.

- Подлость это, - прошептала Аня, вытирая слезы.

Дети попрощались с Карпеем. Шли молча, оба потрясенные. Саша остановился, оглянулся на Владимирку.