У Оли мурашки пошли по коже. Она сама уже не понимала, кто из них выглядел страшнее: невидимое чудовище или вполне видимый Женька, которому, судя по виду, было больше нечего терять.
А значит — нечего бояться. А значит…
— Знаешь, я раньше никогда такого не делал, — продолжил он тем временем, всё так же буравя лучом света невидимку. Оля тихонько отползла в угол, подальше от луча: не хватало только попасться на глаза в такой момент.
Она больше не хотела уходить. Она больше не хотела не знать правды. Женька выглядел так, будто вполне справляется, но, если ему вдруг понадобится её помощь — она будет здесь.
— Но всё однажды бывает в первый раз, да? Я читал у неё: если человек не боится, у него есть шанс. Шанс не просто уйти, а победить. А я тебя больше не боюсь. Просто ненавижу. Всей душой.
Это он о материнском дневнике, поняла Оля. Она там таких записей не видела. Ещё один секрет, который Женька, как всегда, предпочёл скрыть? Да какой там секрет: пока оно было его матерью, он не мог оставаться спокойным. А значит, это не сработало бы.
То ли дело теперь, когда оно даже близко не похоже на его мать. Вот только…
Так ли он уверен в себе, как думает?
Оля смотрела как заворожённая. Вот Женька вскидывает руку с фонариком ещё выше, будто преследует убегающее существо. Вот делает шаг вперёд, наступает — атакует, теснит тварь подальше от себя. В дальний угол. В темноту. В небытие.
Она уже почти поверила, что ему удастся, когда луч фонарика мигнул и погас, и на коридор снова обрушилась темнота. А в темноте — она услышала это собственными ушами! — раздалось злобное шипение, точно кто-то наступил на хвост коту.
— Батарейка! Да твою мать… — бессильно выругался сбоку невидимый Женька. Похоже, он всё ещё стоял в коридоре — но теперь уже в темноте, безоружный, на территории невидимой твари, и о победе не могло идти и речи.
Оля изо всех сил напрягла глаза. Прислушалась к шорохам и шепоткам, что раздавались из другого угла. Вспомнила все странные скрипы из шкафа, неясные тени, что порой пробегают по потолку над кроватью. Вспомнила, как порой замирает отражение в зеркале. Как дети на детской площадке иногда смотрят волком, будто они — и не дети совсем. Как надтреснуто улыбаются зловещие бабульки в электричках и как заманчиво порой выглядит край платформы, будто кто-то невидимый зовёт: прыгни, прыгни.
Пускай это опасно. Пускай она не сможет вернуть всё назад. Пускай ей всю жизнь придётся делать вид, будто ничего не происходит, как Женьке и его матери — сейчас Оля хотела видеть. Видеть не только смутные, расплывчатые силуэты, что мелькали в коридорах закольцованного дома — а всё и всех. Всех до единого, даже тех, кто скрывается от посторонних глаз.
Потому что иначе было нельзя. Потому что только так она могла ему помочь.
И Оля увидела. Увидела — и ринулась вперёд, в последний момент сшибая Женьку с ног и падая вместе с ним на холодный коридорный ламинат.
Тот был горячим, как печка. Что, всё-таки простыл и не сказал ей? С глаз будто спадала пелена, и темнота становилась чётче, яснее, а сквозь неё проступали уродливые, гротескные очертания. Так вот она какая, эта чёртова способность?
Женька что-то болезненно прошипел и дёрнулся.
— Ты что… сдурела? Сказал же бежать…
— Молчи, а, — Оля подняла голову и уставилась на существо, которое теперь предстало перед ней в своём истинном безобразном виде. Будто чёрный сгусток слизи свешивался с потолка. Бесформенный, жирный, истекающий вонючим соком. Утыканный бесчисленными красными глазами, точно сыр — дырами. С жадным чавканьем тянулся к ним слюнявый, невероятно длинный язык — тянулся вновь, во второй раз. Первый удар прошёл мимо: Оля помешала твари, вовремя оттолкнув Женьку.
И вот с этим они пили чай?!
— Господи, ну и урод, — пробормотала Оля. Женька шевельнулся — и уставился на неё снизу вверх широко раскрытыми глазами.
— Только не говори мне… — начал он. И не закончил: язык снова пришёл в движение, прицелился, потянулся к двум — теперь двум! — лежащим на полу мишеням. Оля едва успела откатиться в сторону, когда длинный красный отросток, похожий на сырой кусок говядины, хлестнул по месту, где они только что лежали.
— Нихрена себе! — не сдержала возгласа Оля. — И как ты с этим драться собрался?
Женька метнулся подальше от языка буквально на миг позже её. С виду успешно: вроде не зацепило. Приподнялся и сел — уже в комнате, ближе к стене, докуда не мог достать смертоносный язык.
— Уже никак, — последовал короткий ответ. — Не получается с первого раза — значит, или бежишь, или… ау!
Он не успел договорить: вздрогнул и прикусил губу. Лицо исказилось болезненной гримасой.
— Эй, эй, эй, что случилось? Задело всё-таки? — Оля попыталась подобраться поближе. Чудовище в дверном проходе следило за ними многими десятками глаз и — она была готова поклясться! — ухмылялось, наблюдая, как забавно и беспомощно трепыхаются будущие жертвы.
— Отойди! — Женька оттолкнул её раньше, чем она успела дотронуться до его руки. Оле было показалось, будто чудовище и впрямь ухитрилось его достать — но на коже одноклассника не виднелось ни единого следа. И всё же он морщился, как от удара, и прижимал руку куда-то к ключице.
— Может, объяснишь? — поинтересовалась Оля, прижимаясь к стене рядом с ним. — И что теперь?
— Это фантомное, — пояснил Женька. — Слюна вызывает иллюзии… Думаешь… я такой идиот, будто поверю, что оно действительно стреляет… ауч! — кислотой? Тогда бы в полу дырка осталась, он же деревянный… и ещё… ты бы тогда видела, и… ай, да твою мать!
— А боль, похоже, вполне реальная, — сочувственно заметила Оля. Тот кивнул.
— Ещё бы! Нужно же ему как-то… удерживать нас на месте. Вот чёрт… ощущение, будто кожу живьём снимают. Лучше даже не пробуй.
Паузы между его словами становились всё длиннее. А тварь пришла в движение: медленно, но неумолимо она поползла по потолку, разворачиваясь, втекая в комнату, так, чтобы язык наконец дотянулся до беглецов.
Оле стало страшно. Адреналин уходил, и теперь она понимала, что натворила. Они оказались заперты: отступление преграждала чёрная масса, отростки которой тянулись по проходу, а единственное оружие — фонарик — теперь было бесполезно.
Конечно, всё ещё можно было выскочить в окно, но…
— Ты встать можешь? — спросила Оля, заранее зная ответ. Женька качнул головой.
— Понятия не имею, сколько ещё это продлится. И нет… с окном не выгорит. Доберётся. Теперь… точно доберётся. Молодец… блин… ну и зачем?
Он снова дёрнулся и опустил голову. Оля вздохнула, коснулась жёсткой ткани его свитера.
— Ну… по крайней мере, я спасла нам несколько минут жизни. Хоть какое-то утешение.
— И проебала свою, ага, — фыркнул тот, но её руку не убрал. — Нафига? Если умирать… так вместе, что ли?
— Вроде того.
Оля пододвинулась поближе, положила голову на плечо Женьки и закрыла глаза. Ждать пришлось недолго: меньше чем через минуту над головой раздались знакомые хлюпанье и чавканье. Ещё чуть-чуть — и язык схватит их, одного за другим, растворит в бесконечной чёрной бездне рта. Или — хуже: проникнет внутрь, отнимет тело, заставит играть по своим правилам. Сделает безвольной марионеткой, как когда-то Марину.
Что ж. По крайней мере, у того, кто останется, будет шанс убить тварь. Хотя вряд ли кто-то останется. И вряд ли у второго хватит сил сделать то, что когда-то сделала Женькина мать.
Им больше некого было защищать. У них не было возможности противостоять его воле.
В последний момент Оля всё же не выдержала: приоткрыла глаза и посмотрела наверх. И язык чудовища метнулся ей навстречу.