Что-то металлическое блеснуло в воздухе, и комнату расколол невозможный тысячеголосый вопль. Язык не долетел до цели. Он остался висеть над лицом Оли, пригвождённый к стене, как причудливый трофей.
— Что?!
Она распахнула глаза окончательно. Отшатнулась в сторону — подальше от твари, пусть и обездвиженной. Ещё раз проморгалась, не в силах поверить собственным глазам.
Из языка торчал здоровенный металлический гвоздь.
А в дверном проходе, откуда стекали остатки чёрной жижи, стояла Марина с газовым гвоздомётом в руках.
========== Часть 8 ==========
— Правило первое, — пробормотала женщина, делая первый неловкий шаг в комнату, — никогда не забывать, где лежат инструменты. А они лежат на кухне. И всегда там лежали. Мог бы вспомнить и раньше.
Она вскинула устройство на уровень глаз, заложила внутрь новый гвоздь и выстрелила ещё раз. На этот раз — в алчную, широко распахнутую тёмную пасть.
Вопль стал невыносимым. Чёрные ошмётки таяли, смазывались, истлевали. Капали на землю бессильной жижей, превращаясь в застывшие мазутные капли. Тварь на потолке издыхала — и, поверженная, пыталась нанести последний отчаянный удар.
Один из ошмётков рванулся было в сторону Марины, ударился о её светлую блузку — и рассыпался на мелкие чёрные капли, которые растаяли в воздухе, не долетев до пола.
— Не выйдет, — она качнула головой и грустно усмехнулась, на миг неуловимо напомнив своего сына. — Я уже умерла. Двух раз не бывает ведь, да?
И выпустила третий, последний гвоздь прямо в один из широко распахнутых глаз существа.
Словно заворожённая, Оля следила за тем, как корчится на потолке обезвреженная тварь, как тают, обращаясь в ничто, уродливые чёрные отростки. Как скукоживается и захлопывается пасть, не в силах втянуть в себя обезображенный, пригвождённый к стене язык.
Теперь она будет видеть такое постоянно. И это был её собственный выбор.
Оля очнулась, лишь когда Марина выронила гвоздомёт и тот с оглушительным грохотом упал на паркет. Мать качнулась, как травинка на ветру — и опустилась на колени. Нет: на руки вовремя подоспевшего Женьки.
— Поверить не могу, — пробормотал он, глядя на женщину, как на ожившее чудо. — Ты… ты живая?
— Правило второе, — Марина приподняла руку и легко щёлкнула сына по носу. — Не верь. Не верь тому, что видишь. Ты же как-то дожил до своих лет, верно? Должен уже знать…
— Но как ты…
— Тише-тише, — та улыбнулась, снова став до боли похожей на Женьку — то ли тонкими чертами лица, то ли странными, слишком светлыми серыми глазами. — Боже, как ты вырос… забавно, Димка всегда говорил, что ты моя копия, а ты стал похожим на него. Только глаза мои…
— Но вы и правда похожи, — вмешалась Оля сбоку. Ей вдруг стало ужасно неловко, как будто она подсматривает в замочную скважину: воссоединение Женьки с матерью казалось глубоко личным делом, на которое негоже глядеть посторонним.
— О… это та девушка.
Марина, до того безвольно висевшая на руках Женьки, приподнялась и медленно села. Окинула Олю взглядом — настоящим, живым, а не тем, что тогда, во время чаепития. Почти таким же оценивающим, но не холодным и злым, а тёплым, почти радостным.
— Я Оля, — пробормотала Оля, чувствуя себя невероятно глупо.
— Да. Я знаю. — Марина кивнула. — Ты очень смелая. И добрая. Я всё видела, когда смотрела его глазами, всё до последней минуты.
— Его глазами? — переспросил Женька. Мать снова рассеянно улыбнулась.
— Ох, до чего же вы все неопытные ещё… его глазами, конечно. И пока пили чай, и пока пытались скормить мне этот отравленный кекс. Чья это была идея?
— Моя, — сконфуженно призналась Оля. Уши горели. Появление настоящей Марины изменило всё, и теперь недавнее решение отравить Женькину мать казалось не просто глупым — циничным и жестоким. Она была готова к любой реакции — но не к той, что последовала.
— Молодец, — Марина кивнула. — Женя, держись её, у неё хорошая смекалка. То, что ты сказал тогда… она ведь на самом деле пока не твоя девушка?
— Пока?! — Оля и Женька выпалили это практически хором, и мать засмеялась, безумно довольная их реакцией.
— Правило третье. Семьи, где у всех членов есть способность, обычно намного крепче…
— Не продолжай, — перебил Женька. — Даже слышать об этом не хочу. Нет, нет, нет. Ни за что. Никаких семей.
— Я тоже так говорила, — ответила Марина и поморщилась. — А потом Димка… какая жалость. Хотела бы я с ним поговорить. А в результате тебе придётся объяснять, откуда в потолке взялись гвозди.
Оля машинально задрала голову вверх и уставилась на всё ещё торчавшие из штукатурки металлические штыри. Длинные, блестящие. Скрыть точно не выйдет.
Стоп. Что она имела в виду — «хотела бы поговорить»?!
— Ты же не… — Женька, как всегда, догадался первым. Оля перевела взгляд обратно на Марину: та улыбалась, хотя в глазах стояли слёзы.
— Я же сказала. Не верь тому, что видишь. Я уже мертва. Много лет. Жизнь во мне поддерживало только это существо, а теперь, когда его нет… у меня больше ничего не осталось.
— Но… но как же…
На Женьку было больно смотреть. Оля никогда раньше не видела, как выглядит человек, который обрёл что-то невероятно дорогое — и тут же потерял навсегда, уже без возможности вернуть. Теперь видела. И лучше бы и дальше оставалась в неведении.
— Ну-ну, чего ты, — Марина ласково провела руками по его волосам, убрала за уши непослушные пряди. — Жил же как-то без меня девять лет, верно? Вот и дальше проживёшь. Ты уже взрослый. И ты не один.
— Но это неправильно!
— С чего бы? Все когда-нибудь умирают. — Она вздохнула. — Я бы сама не хотела, поверь. Но мне и так не следовало возвращаться. Моё сознание должно было умереть давным-давно.
— Так почему тогда… — пробормотал Женька. — Если такого не могло быть, то как… в твоей тетради про это не было. Ни слова.
— Сердце матери, сынок, — туманно ответила Марина. — Только оно.
— Что, этот сраный кексик?
Женщина рассмеялась, запрокинув голову, и на миг Оля осознала, какой же красивой была мать Женьки раньше, до того как её судьбу перечеркнуло алчное существо. До того как она отдала свою жизнь за жизнь сына.
— Кексик был волшебен, но нет, он всё же ни при чём. Глупые. Сердце матери — это не метафора. Я серьёзно. Именно оно дало мне силы снова встать на ноги… пусть и ненадолго. Но очень вовремя… вы уже были готовы сдаться.
— А что нам оставалось? — тихо заметил Женька. — В окно не выпрыгнешь, в дверь тоже никак… а здесь толком ничего нет.
Мать покачала головой и снова бессильно опустилась на его колени.
— Правило четвёртое, малыш, — никогда не сдаваться. Я его нарушила однажды. А в результате случилось это всё. Понимаешь? Не бояться, не сдаваться. Не отчаиваться.
— Что, даже, — голос одноклассника дрожал, будто он был готов расплакаться, как ребёнок, — даже сейчас? Когда ты умираешь?
— Даже сейчас, — кивнула Марина. — Не отчаивайся. И не переживай слишком сильно. Знаешь… я могу сделать так, чтобы вам с папой не пришлось по мне тосковать. Это существо оставило… кое-что напоследок. Я могу сделать так, что вы не вспомните о моём существовании. Будете думать, что я так и умерла девять лет назад — это ведь почти правда.
Марина прерывисто выдохнула и закрыла глаза. Женька затряс головой, хотя сейчас мать не могла его видеть.
— Ни за что! Не скажу за отца, но я… ни за что!
— Я тоже, — быстро добавила Оля, — не хочу забывать. Не надо. Пожалуйста.
Мать засмеялась и снова приоткрыла глаза. Уже не такие яркие: помутневшие, покрывшиеся пеленой. Время уходило. Кожа на висках натянулась, высохла, как у мумии, и Марина будто разом стала лет на десять старше — впрочем, она такой и была.