— А при чем здесь имя? — нетерпеливо сказал Гэппу.
— А, это самое главное. Люди совсем перестали слушать Бога, и Он создал себе один народ, который Его слушал. А потом Бог стал человеком и пришел к этому народу.
— Как в облике Солнца приходит Небо, чтобы дать семя земле? — спросил из угла второй морлок, которому тоже стало любопытно.
— Нет, — Дик даже поморщился. — По-настоящему. Он стал человеком, родился, как все дети, рос, потом ходил по разным городам и учил… что нужно опять верить Богу. Его имя было Иисус.
— А что дальше?
— Он пришел не только для того, чтобы учить. Он добровольно взял на себя наказание за все, что люди сделали плохого.
— Какое наказание?
— Его убили. Распяли на кресте. Прибили за руки и ноги гвоздями.
— Бога? Что ж это за бог такой, которого можно убить?
— Я же сказал — он стал настоящим человеком. Это тоже очень важно — он добровольно пошел на смерть. Конечно, он был Богом, и мог всех, кто хотел его убить, прикончить враз. Но Он не стал.
— Хотел смелость показать?
— Нет, не смелость. Любовь. Хотя… смелость, наверное, тоже.
— Хитокири-сама говорит «любовь» — а что это такое?
Дик хотел было для понятности просто перевести на астролат — и вовремя отказался от этой мысли. Слово amor в диалекте Картаго обозначало однозначно любовную связь, а как обстоят дела со словом caritas, он не знал и решил не рисковать, а вместо этого попробовать объяснить на пальцах.
— Любовь — это когда ты хочешь дать другому все, что у тебя есть. Если ему плохо — помочь. Если ему угрожают — защитить. Если он плохой — показать ему, как стать хорошим.
— Чтобы показать нам, как быть хорошими, твой бог дал себя убить?
— Да… Нет! Принеси воды, у меня сухо во рту.
Морлок ополоснул чашку и принес ее, наполненную водой.
— Понимаешь, — продолжал Дик, напившись. — Вот я убил человека. И меня за это убьют. Но если бы кто-нибудь предложил, чтобы убили его вместо меня — это значило бы, что он очень меня любит. А Бог… Он не может терпеть ничего плохого и никакой неправды, поэтому он не может принять к себе того, кто поступает скверно. Но он его все равно любит, и вместо него принимает наказание. Ну, неужели у вас никто не выручал друга, принимая на себя его вину?
— Пряжка сделал такое для Половинки, помнишь? — сказал из угла второй охранник. — Когда Половинка изломал переговорник?
— Да помню, — огрызнулся Гэппу. — И что теперь?
— Через три дня Бог воскрес. Ожил. Теперь мы все воскреснем, когда настанет конец мира. И те, кто принял Бога, будут жить с Богом. Все плохое забудется. Никто и никому не сделает больно.
— А имя?
— Я могу дать имя только если ты примешь Бога. По-другому — никак.
Гэппу почесал в затылке, в раздумьи постучал хвостом о пол.
— Он много смелости показал, когда его убивали?
— Да. Очень много. Ему хотели дать наркотик, чтобы смягчить боль — он не стал пить. Он мог избавиться от боли, но до конца страдал как человек.
— Это и есть римское безумие?
— Да.
— Это колдовство, — сказал второй охранник. — Очень сильное колдовство. Даже от крови морлока бывает сильное колдовство, от крови человека — еще сильнее, а от крови бога что тогда! Когда боги в битвах проливают кровь, из нее делаются звезды и планеты. Не поддавайся, Гэппу — это сумасшедший бог!
— Сумасшедший или нет, а другие боги мне не дадут имени. Тебе хорошо говорить, у тебя нормальная кличка.
— Если бы ты не дразнил всех своей рыгачкой — тоже имел бы нормальную.
— Иди ты! — морлок снова развернулся к Дику. — Если хитокири-сама правду новорил, получается, наши господа врут?
— Да, где-то так.
— А как узнать, кто из вас врет?
Дик на этот раз не стал сдерживать стона. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое.
— Посмотри, — сказал он. — Мне от тебя ничего не нужно, ты и дать-то мне ничего не можешь, у нас с тобой нет ничего, и умрем мы вместе. А твоим хозяевам нужно, чтобы ты убивал по приказу и умирал по приказу. Сам решай, кто из нас врет.
— Так и знал, что кончится предательством! — фыркнул второй морлок.
— Гэппу никого не предавал!
— Подожди, вот он сейчас скажет тебе, что господам нельзя подчиняться!
— Не скажу, — сквозь зубы простонал Дик. — Слуги Нейгала потому и приняли крест, что любили господина.
Стонал он потому что у него затекло бедро и он попытался переменить позу.
— Хитокири-сама правда верит, что я — такой же человек, как он?
— Да. И если у тебя все вопросы кончились — то решай что-нибудь и говори быстрее, что решил. Я очень устал.
Морлок пошевелил губами, потом сказал:
— Если Гэппу даже и свихнется от колдовства, то ненадолго. Пусть хитокири-сама даст Гэппу настоящее имя.
Дик шумно выдохнул и попросил:
— Встать помоги.
Гэппу помог ему подняться и удержаться на ногах, потом принес еще воды.
— Встань на колени, — велел Дик. Это было не обязательно — но иначе бы он до башки морлока не дотянулся. — Скажи: признаешь ли ты Иисуса Христа Господом и Спасителем?
— Да, — кивнул морлок. — Это будет теперь мой бог, точно? Он отведет меня в небесные чертоги?
— Правильно. Наклони голову. Я крещу тебя, Майлз, во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь.
Вставая с колена, морлок потрогал свой лысый мокрый череп.
— И все? — спросил он.
— Да, — Дик начал снова примеряться к лежанке: как бы упасть на нее побыстрее да поосторожнее — и тут неожиданно взмыл в воздух: взяв под плечи и под колени, Майлз, бывший Отрыжка, поднял его на руки и уложил.
— Сп… асибо… — сумел выдавить из себя Дик. Майлз присел на край лежанки.
— А что значит — Майлз? — спросил он.
— «Воин», — ответил Дик и закрыл глаза.
На этот раз ему удалось погрузиться в нечто, похожее на сон. А новокрещеный Майлз сидел на краю лежанки и переживал что-то ранее неслыханное.
Майлз, — он пробовал имя на язык, приноравливался к произношению. Майлз. Воин.
В отличие от морлоков Нейгала, стариков, связавших свою жизнь с одним хозяином, и от Рэя, который прожил десять лет самостоятельно, Гэппу-Майлз еще не успел сформироваться как цельная личность, сконцентрировать на чем-то свое «я». Он был молод и не привязан ни к кому. В яслях у него был один номер, в прайде — другой, в отряде дворцовой охраны — третий, потом его бы перевели куда-то и дали четвертый. Кличка «Отрыжка» тоже сменилась бы другой кличкой — короче, внутри себя он не находил ничего такого, о чем мог бы сказать: «вот это я, и никто другой». А сейчас это появилось. Майлз. Это было очень странное имя, никто на Картаго не носил такого. Этим именем будет звать его сумасшедший Бог, которого он, Майлз, назвал только что своим заступником.
У Т-82 не было никаких обязательств перед Ричардом Суной — у Майлза они неожиданно появились, и он не знал, что с этим делать. Приговор отрезал его и Бо от всего сообщества боевых морлоков, принадлежащих дому Рива, создав маленький мирок из них троих, находящихся за барьером смерти. Гэппу не задумывался о справедливости этого приговора, потому что в отношениях между гемами и людьми это слово не применялось. Если бы, например, туртану вздумалось не выпороть Пряжку за испорченный переговорник, а четвертовать — то его приговор назвали бы жестоким, неразумным — но никак не несправедливым. Он был бы отстранен от работы с морлоками за порчу дорогого имущества армии, а не за несправедливость.
Не задумывался о справедливости и Майлз — просто он перестал чувствовать, что связан с госпожой, ради которой умрет, и, напротив, почувствовал связь с Бо и с этим сумасшедшим хитокири. Все остальные были на одном берегу, госпожа — на другом, а они — посередке, в дохлой лодке. Прежде Гэппу был одним из многих сотен и определял себя как одного из многих сотен — через номер полка и прайда. А сейчас все осталось за гранью, он перестал быть одним из них, но и никем тоже не стал. «Отрыжка» — плоховатый мостик для перехода в вечность. Неужели он отличается от других лишь умением громко пускать из глотки газы?