Еще одна опасность, которая погубила много миссионеров, и мимо которой Дик проскочил на одном простодушии, заключалась в том, что, пересказывая всем известные сюжеты по пятому разу, люди перестают думать, что это как-то касается их самих. Есть предубеждение, что проповедовать простецам и детям легко — ничуть не бывало, именно простецы и дети первыми чувствуют фальшь в словах проповедника, причем часто фальшь, не осознаваемую им самим. Многие миссионеры жаловались на то, как трудно внушить гемам понятие о браке и супружеской верности — но Дик, объясняя, что такое брак (он как раз описывал свадьбу в Кане Галилейской), не мог забыть о себе и о Бет. Прежде он тоже, конечно, помнил, но не давал себе на этом сосредоточиться гнал от себя воспоминания, зная, что эта рана заживет не так просто, как рубцы от хлыста, и воспаленную душу антибиотиком не вылечишь. Но однажды ему пришлось открыть ее перед всеми: в общей спальне было десятка три женщин, которые слушали его как Шахерезаду.
— А у сэнтио-сама есть жена? — спросила маленькая дзё, прозванная Маришкой в честь пилота с «Мешарета», когда он закончил объяснять теоретическую часть.
— Есть, — сказал Дик, и тяжело сглотнул. — И я больше не увижу ее…
— Почему? — не отставала Маришка.
— Она во дворце, ее охраняют. Она — дочь убитой цукино-сёгун.
— Бедный сэнтио-сама, — пожалела его Маришка. — Возьмите себе другую жену.
— Другой нет, — улыбнулся Дик. — Просто нет другой такой на свете, понимаешь?
— Жалко вас, — покачала головой дзё. — Вам не с кем поиграть.
— А мне жалко вас, — Дик едва не плакал. — У вас не было ничего такого. Понимаешь, Маришка, если было и потерял — это значит, его нет только сейчас. А если совсем не было — значит, нет никогда. Поиграть, вы так это называете — а она пришла ко мне в камеру в ночь перед казнью, и я думал, что умру от радости, вот как это бывает. Поиграть… Знаете, почему вас учат так говорить и делать? Чтобы вы оставались детьми даже когда сами рожаете детей. Половина из вас годится мне в матери — а я пережил и знаю больше, чем вы. Разве это дело? Разве это хорошо, что вы спите с мужчиной — а потом забываете его? Это значит, что вы оставляете его нечеловеком. Инструмент: пришел, сделал дело — и уходи. И вы для них не люди, пока не будет один мужчина для одной женщины. Один такой, чтобы другого больше не было. Это любовь. За это умирают.
Он не мог больше говорить — закрыл лицо руками и сидел, пока не успокоился. Чуждый всякой позы, он не задумывался об эффекте, которого добился — а эффект был сильнее, чем от десяти проповедей о нерасторжимости брака. Секс был в их жизни, бедной на впечатления, одним из самых ярких и любимых развлечений, эталоном радости. Что бывает радость больше — они не могли себе представить, но слезам поверили.
Это было первое жесткое условие, которое Дик поставил перед желающими креститься: отказаться от прежнего способа отношений. Второе — катехизировать и крестить следующее поколение дзё и частью тэка — пугало восемь согласившихся женщин намного сильнее, потому что все они, так уж вышло, были в том возрасте, когда дзё отказывались от секса естественным порядком. Мария была из них самой молодой — сорок три; остальным оставалось кому десять, кому пять, а кому и три года до уничтожения.
Дик потерял счет дням, потому что они были заняты работой очень плотно, но ничем не отличались один от другого. Поэтому он не знал точно, в какой из дней решил, что Мария, Анна, Нина, Карла, Стефания, Рут, Карин и Петра готовы принять Крещение. Он успел рассказать им все Евангелие и они вроде как до конца поняли, в чем состоит Искупление… Вроде как. С гемом никогда нельзя было быть уверенным, что он поймет тебя так, как ты думаешь, что он тебя понял — а Дик чувствовал себя уже совершенно усталым и выжатым. Подъем первых дней прошел, наступила засуха. Какое-то время он просто не мог решиться — пока в один из дней, сидя перед стиральной машиной и сортируя вдвоем с Сан (та получила имя Рафаэлы) очередную порцию грязной одежды, не понял, что его жизнь отныне и до момента поимки и расправы будет похожа на вращение вот этого вот барабана: снова и снова все по кругу.
«А чего ты ждал?» — спросил уже знакомый искуситель. — «Да, так оно и будет: одни и те же слова, одни и те же действия, и грандиозный треск провала в конце. Надо бежать отсюда. Бежать, пока не поздно».
Дик, не прекращая работы, пожевал эту мысль и выплюнул, а потом сказал:
— Фаэла, передай Марии, чтобы она сказала остальным семерым: сегодня я дам им имена по-настоящему, навсегда.
— А Сан? — захлопала ресницами девочка. — Рафаэла — не настоящее имя?
— Настоящее, но пока не твое. Будет твое, когда увижу, что ты готова.
— А когда Сан будет готова?
— Когда Сан будет думать о Иэсу-сама больше, чем о сэнтио-сама.
Девочка ничего не ответила, и, подняв голову, Дик увидел, что она плачет.
— Рафаэла, — позвал он. — Рафаэла, не волнуйся, ты получишь имя. Я пошутил.
— Зачем Сан имя? — она заплакала еще пуще. — Сэнтио-сама не любит ее.
— Неправда, — обиделся Дик.
— Он сам сказал, у него есть жена.
Дик взял ее за руку и сказал:
— У меня есть жена, но нет сестры.
— Сестра тоже может быть только одна?
— Нет, но она почти так же близко, как жена. Это… другая любовь, брат и сестра не играют… они просто часто бывают вместе, говорят друг другу хорошие слова, дарят подарки, делятся мыслями… Жена — одна плоть, а сестра — одна кровь.
— Как это?
Дик снял с пояса флорд (он не расставался с подарком Рэя, хотя теперь сам Рэй приходил каждый день) и слегка выдвинул лезвие.
— Если я чуть-чуть порежу твою руку и свою руку, а потом мы смешаем кровь, мы станем братом и сестрой.
Они надрезали ладони и смешали кровь, а потом каждый поцеловал другого в щеку.
Еще одни особые отношения сложились у Дика с Марией. Они мало разговаривали лицом к лицу, но молчание между ними было наполнено пониманием. Из всех женщин Дик только насчет Марии был уверен в отсутствии неосознанного идолопоклонничества. Дик знал, что дзё больше интересуются им самим, чем учением, что его срезанные косички растащили на самодельные амулеты, что половина из женщин не верит в то, что крещение, преподанное другими дзё, будет настоящим. Но в Марии было какое-то чутье, то, что называют sensus fidee[51]. Это роднило ее с Диком по духу. Ее лидерство, которое признавали хозяева и с которым считались старшие, наверное, тоже было основано на молчаливом признании ее внутреннего превосходства. Так, когда Дик упрекнул женщин в том, что они не лечили Рэя, он почувствовал, что лишь Марии стыдно перед самим Рэем. Точно так же, он был уверен, что, соверши он какую-нибудь мерзость — например, воспользуйся слабостью Сан — большинство не обратит на это внимания, для них он останется кумирчиком; и лишь Мария от него отвернется, и именно за это он особенно уважал ее.
Единственной слабостью Марии был страх за судьбу своего ребенка. Ей осталось носить какой-нибудь месяц, и она очень боялась скрытого дефекта, которого не выявит генсканирование. У нее родился однажды больной ребенок — это вычистили из памяти, чтобы она меньше страдала, но, придя в себя, она страдала от неизвестности. Мария была гемом четвертого поколения, в котором сильнее всего проявляются накопленные тремя предыдущими химерные и мутированные гены — по закону, ее должна были стерилизовать в детстве, но этого не сделали, потому что клан, прежде ею владевший, не мог позволить себе закупить новое поколение производительниц. Были все основания опасаться, что такой поздний ребенок окажется нездоровым. Дик молился за этого малыша больше, чем за других. Имя они подбирали вместе и решили, что это будет Марк. Дик подозревал, что к моменту рождения Марка его уже заметут, а в приметы не верил, поэтому в подборе имени загодя не видел ничего плохого.