…Два последних дня перед прыжком омрачились тем, что в пределах видимости обнаружилось звено патрульных кораблей Брюса — а значит, где-то рядом болтался и прыжковый корабль-матка. «Паломник» не переменил курса, лишь усилил тягу, стремясь как можно быстрее достичь дискретной зоны. Корабли Брюса не преследовали его и не требовали лечь в дрейф, держась чуть сзади и идя параллельным курсом.
— Знают, с кем дело имеют, — процедил сквозь зубы капитан Хару.
— Или мы свистим на всех парах прямиком к их мамочке, — сказал Вальдер.
— Не менять же курс.
— А почему? — спросила леди Констанс.
— А потому что это сразу же их насторожит. Здесь ничье пространство и они не имеют права нас тормознуть для досмотра. Так что нам дергаться незачем. А они знают, что если они заставят нас подергаться — мы, например, можем левиафана на них спустить.
— Если они откуда-то знают о вас, леди Констанс, это их не остановит, — сказал Майлз, и Дик вспомнил, что Бет подозревала Мориту в шпионаже в пользу Брюса.
Однако все обошлось. Патрульные корабли отстали, и «Паломник» без помех подошел к дискретной зоне — и в свой час Дик лег в пилотское кресло.
Пока он молился, наношлем запускал тоненькие, тоньше волоса и нерва, щупы сквозь кожу и кости черепа, сквозь ткань мозга к тем центрам, которые отвечают за восприятие, отнимал у него все ощущения, отсекая органы чувств — зрение, слух, осязание и обоняние, чувство веса и собственного тела; оставляя его глухим, слепым и парализованным, полностью переключая на себя вегетативную нервную систему — чтобы мятущееся сознание в черной пустоте без помех собралось в крохотную пылающую точку.
В состоянии сенсорного голода человек впадает в панику. Отсутствие сигналов от тела мозг воспринимает как смерть тела, и ужас — безотчетная попытка восстановить утраченный контроль: ощутить участившееся сердцебиение, дрожь в членах, напряжение раздувающихся легких. Обычного человека эта паника может свести с ума и даже убить…
Пилот же вырывается из-под сводов своего черепа. Таинственное шестое чувство, обычно подавленное пятью другими, расправляет крылья. «Господь позволяет нам смотреть в свое чердачное окошко, сынок», — говорил капитан Хару, и был прав. Пилот, отрезанный от себя и от мира, данного в обычных ощущениях, чувствует себя как Господь в первый день творения, когда все кругом пусто и безвидно, и лишь дух носится над мрачными водами Ничто. Пилот проникает в самую суть, улавливает глубочайшие и крепчайшие связи, которые стягивают мироздание воедино, и видит те места, где эти связи слабы, где их почти совсем нет.
Это и есть дискретные зоны. Дальше уже — дело техники: наношлем перехватывает импульсы с пилотского мозга и направляет корабль в пустоты времени и пространства. Самая распространенная гипотеза относительно того, как все это происходит, гласит, что неким особенным органом пилот чувствует гравитационные взаимодействия — не тяжесть, как все люди, нет, — а именно взаимодействия, пронизывающие и переплетающие Вселенную. Пилот чувствует их, как птица — магнитное поле, и по ним ориентирует корабль.
Словами это описать невозможно. Ни Дик, ни другие пилоты не ощущали дискретные зоны и непрерывные зоны как магнитные поля или что-то вроде. Вообще, никакие два пилота не ощущали это одинаково. Мозг, отчаянно пытающийся из себя самого добыть чувства, порождал галлюцинации, яркие и разные, у каждого свои. Ученые давно оставили попытки напрямую связать эти галлюцинации и проходческие способности пилота. Ничего доподлинно сказать было нельзя, кроме одного: так или иначе все пилоты-люди делились на три класса. Первые — их было большинство — будучи один раз инициированы товарищем-пилотом в «связке», как Дик и Майлз, сцепленные через сантор, могли потом повторить путь, по которому прошли — и только. Другие ощущали Вселенную шире и дальше вокруг себя, и улавливали внешние ориентиры — импульсные маяки — которые ассоциировали с ориентирами на звездных картах. Они могли «прыгать» на короткие расстояния от маяка к маяку. И третьи — пилоты высочайшего класса — были способны пролагать путь даже без этих ориентиров, настраиваясь на ритмы и импульсы далеких Галактик.
Дик и Майлз были из их числа, из касты пилотов первого, наивысшего класса, капитан Хару принадлежал ко второму. Третьему классу в левиафаннерах делать было нечего. Уже исследованные сектора пространства не годились для охоты — левиафаны не любят больших скоплений массы, их тянет в межгалактическое пространство, зарождаясь где-то у Ядра, они неуклонно стремятся на периферию. В рукаве галактики левиафана можно встретить только случайно…
…Это и произошло.
Погрузившись в нирвану бесчувствия, Дик уже давно не паниковал — привычка делала свое дело. Он ждал и сосредоточивался в молчании своих мыслей. Прошло какое-то время — в его безвидном мире это могли быть часы или годы, а там, снаружи, он знал — секунды — и он отыскал в темноте Майлза, нащупал его мощное «я», похожее на темную звезду, и прилепился к нему. Сознание начало улавливать что-то извне и превращать в образы — Для Дика это была хрустальная пещера, похожая и на калейдоскоп, и на лабиринт одновременно. Замысловатые переходы соединяли бесчисленное количество залов, пронизанных разноцветным сиянием, и от их бесконечности и простора было так же страшно, как от бесконечности и тесноты переходов. И сейчас он висел на широких, надежных плечах Майлза, вбивающего когти-нэкодэ в кристально чистый лед. Он видел над собою свод очередной пещеры — но то оказалась не пещера, а горизонтальный коридор, который сворачивал из стороны в сторону, потом пошел под уклон — а под конец они уже неслись, как на салазках, вылетая на стены на виражах, и Майлз тормозил когтями, так что летели искры, а Дик считал повороты и запоминал ориентиры, доверяясь не зрению (он же знал, что это галлюцинация), а чувству направления и места.
И, вылетев в новый большой зал, пронизанный лучами нездешнего света, они увидели меж темных колонн — Зверя, созданного из огня и алмаза. От него исходила сила, и Дик задохнулся восхищенно — прежде он никогда не чувствовал левиафана в межпространстве. И когда поток силы, исходящий от дивного создания Божия, погасил сознание мальчика, наношлем запустил программу пробуждения.
Дик пришел в себя под восхищенную ругань капитана — мокрый и дрожащий, как всегда после прыжка, до предела выжатый. Он повернул голову, нашел губами трубку и отхлебнул кисло-сладкого, терпкого энерджиста.
— Красавец, — вздохнул капитан Хару. — Ах, жалость какая…
Дик посмотрел теперь на экран — и увидел…
Он уже не раз их видел и знал, что они прекрасны даже вдалеке, но этот был каким-то особенным.
— Светимость раза в полтора больше обычной, — сказал Джез себе под нос.
— А шлейфа нет, — добавил капитан. — Послушай, Болтон: он стоит! Святым Патриком клянусь: стоит на месте!
Обычно левиафан похож на здоровенную комету. Он постоянно светится, потому что попадающие в него частицы все время аннигилируют с античастицами, и «голова» левиафана кажется сотканной из блесток — это называется «корона». А «хвост» — это увлекаемые притяжением левиафана сгустки пыли и газа — они тоже то и дело аннигилируют с античастицами, вырвавшимися за пределы «короны», и мерцающее облако тянется за левиафаном как многокилометровый шлейф.
А этот левиафан и вправду был особенным. Шлейф отсутствовал, зато сверкающее «тело» окружал широким двойным кольцом радужный венец, какой бывает вокруг солнца в морозный день Круги его не были концентрическими, они скорее походил на сложенную вдвое восьмерку…
— Это нечто особенное, — сказал Майлз. — Поглядите: он словно постоянно выворачивается наружу у полюсов, причем дважды.
— Нет, но чего он тут торчит? — в изумлении проговорил Джез. — В двух шагах звезда, причем будь здоров звезда, плотность что надо. Он должен от нее свистеть аж пыль столбом. А вот не свистит.