Она уже открыла рот, чтобы возразить, но он покачал головой.
— Это не все, Наташа. Ты не до конца откровенна. Дело не только в том, что она была к тебе добра, правда? Есть что-то еще.
— Да. Я чувствую свою вину, хотя в жизни не пожелала бы ему такого… Когда мы разводились, я была очень обижена, страшно зла на него…
— Почему? Скажи правду, почему?
Она рассказала.
— Вот видишь… — помолчав, сказал он. — А ты говоришь, что это не имеет ко мне отношения. Ты ведь хочешь ребенка, правда?
— Да. А ты?
— Очень. У нас все будет, милая. Хорошо, что вы простили друг друга, прощаться — это ведь простить, правда? А теперь я облегчу ему последние дни, если нет никакой надежды. Ее нет?
— Нет.
— Тем более. Я не хочу, чтобы хоть тень сомнения терзала мать моих детей. Ты ни в чем не виновата, я знаю, ты не могла так ненавидеть. Позволь же мне позаботиться, чтобы он отошел с миром и не слишком страдал, ты ведь этого хочешь. А теперь поедем ко мне, хорошо? Я так скучал…
Умиротворенная ласками Карела, она уснула спокойно впервые за эти десять дней.
16
Наутро у нее была репетиция, а днем Карел заехал за ней в театр, не зная, что в три часа назначена еще одна, музыкальная. Наташа предложила ему выпить чаю, он согласился. В буфете сидели актеры, среди них — Инга и Никита. Наташе пришлось представить им Карела. Мужчины пожали друг другу руки, Инга накинулась с вопросами. Было видно, как она заинтересована.
— Я считаю, надо выпить вина за знакомство, — пропела она со своим едва уловимым прибалтийским акцентом и потащила Наташу к буфетной стойке. Когда они вернулись с бокалами и бутылкой шампанского, Наташа почувствовала — что-то произошло. Все были милы и любезны, болтали о прошедшей премьере, о планах театра, но напряженность не исчезала.
Проводив Карела, Наташа вернулась в буфет.
— Ну ты даешь! — упрекнула Инга. — И молчит, как партизан. Просто принц, да нет, какой там принц — король! Здорово, Наташка, я так рада за тебя. Ты чего надулся-то, Никита, с ума сошел? Радоваться надо за подругу. Ну пока, я побежала.
Никита неприятно улыбнулся.
— Не смотри на меня так, пожалуйста, — попросила Наташа.
— Я просто радуюсь за подругу, что ты!
— Мы с тобой вроде обо всем договорились, нет? Ты сам сказал, что все понимаешь. Что между вами произошло, когда мы отошли? Что он тебе сказал? Или ты ему?
— Брось, Наташ. Ничего никто не сказал, что мы, дикари, что ли?
— Я же видела, что-то произошло.
Никита разозлился.
— Да, я ему сказал: «Здравствуйте, Ваше Величество, добро пожаловать! Я тут просто сторожем состоял, хозяйское добро охранял, на воротах там, то, се — цветочки полить, петли смазать, чтоб не скрипели. Орденов, медалей не надо, аплодисментов тоже. Вот ваши ключики, располагайтесь…» Что ты напряглась-то, я шучу. Ничего я ему не сказал, совсем, что ли, дурочка? Обидно, конечно, но как-нибудь переживу. Может, оно и к лучшему.
— Наверняка.
— А ты тоже не хами, не плюй в сердечные раны. Давай поцелуемся да и пойдем, уже без пяти три. Рано или поздно, я бы все равно его увидел, сама понимаешь.
Когда вечером Наташа вышла из театра, машина Карела стояла на уже привычном месте, он сам был за рулем. Поцеловал ее, молча повез к себе домой. Она возмутилась про себя, что он не поинтересовался ее согласием, но промолчала. Карел тоже был молчалив. Наташа не решалась его расспрашивать, смутно чувствуя, что лучше ничего не говорить.
Почти в полном молчании они поужинали, убрали посуду под аккомпанемент телевизора. «Я как будто снова замужем. С той только разницей, что ужин не готовила». Она вздохнула, сказала:
— Я пошла в ванную.
Рассудив, что торопиться некуда — помолчать можно и в одиночестве, Наташа стала наполнять ванну. Заколола волосы, умылась, разделась. Собралась уже сесть в пушистую пену, когда раздался стук в дверь. Она приоткрыла. Вошел Карел, в одном халате.
— Я хочу тебе помочь.
— Обычно я справляюсь, — улыбнулась Наташа, прячась в высокой пене.
— Помолчи, — сказал он, закатывая рукава. «Ого!» — подумала Наташа. Он намылил ее губкой, сосредоточенно, как девочка, купающая куклу. Наташа отвернулась, пряча улыбку.
— Смейся, смейся, — проворчал Карел. Он массировал ее тело умело и сильно, сперва руками, затем тугой струей душа, с довольно горячей водой. Смыв пену, завернул в махровую простынь, как ребенка. Обняв, поднял из ванны, посадил на пуфик, скомандовал: