Лейст со своей непочтительностью был прав в том, что смерть Улланда новостью ни для кого не стала. Ее ждали давно. Кто собирался, тот старшего тината уже оплакал. Зато поминки стали хорошим поводом отвлечься от ежедневного труда, отдохнуть и вспомнить, как "это было раньше".
— О-о-о, как меня Улланд гонял за то, что я сливу ободрал в саду, — трясясь от смеха, рассказывал полноватый Аствет. — Мне лет десять было, а ему уже пятьдесят с хвостом. Как только понял, что это я? Ночь же на дворе! До сих пор помню: мчался за мной с веником, а потом как отхлестал по заднице! Я поверить не мог, что в тинатской обители могут веником отхлестать.
— Это какую сливу? — спрашивал Тэйхис, рыжий паренек, недавно принятый из учеников в младшие тинаты.
— Да ты не застал уже. Выкопали ее потом от греха подальше, чтобы молодая поросль вроде тебя не объедала по ночам.
— Я таким не занимался! — краснел Тэйхис.
Другие тинаты хохотали до слез.
— Конечно, мы же все плодовые из сада повыкопали еще до твоего рождения.
Эртанд тоже смеялся. Он помнил те сливы. По ночам спелые, иссиня-черные плоды южной эгары манили вечно голодных учеников не меньше, чем мечты о женщинах. На пустой желудок о развратных красавицах не погрезишь, а настоятели запрещали есть в любое время, кроме установленного. Потом Эртанд привык к строгому распорядку, но первый год весь исстрадался. Как, впрочем, и другие тинаты.
Они дружно выпили за те времена. Вино в кувшинах было хорошим, крепким. Не та разбавленная водица, которую наливали в обычные дни.
Лед, сковавший грудь после смерти Улланда, медленно растапливался.
— Да ладно вам, по заднице хлестал! — весело сказал Лейст, когда все опустили кубки. Щеки у него зарделись. Парень быстро пьянел. — Улланд же молодняк всегда и подкармливал. Я вот помню, как он втихушку кое-кому хлеб совал, когда мы были готовы стены грызть.
— Это кому же?
— Мне давал! — пискнул ребенок с самого конца стола.
— Да и мне, — прозвучало с противоположной стороны.
— А хлеб-то раньше какой был! Не чета нынешнему.
— Ага. Сомнешь кусок — а он обратно разминается.
— Не то что сейчас. Ну вот что это?
Говоривший взял с глиняной тарелки кусок хлеба и постучал коркой о столешницу. Звук раздался гулкий, как от удара деревяшки о деревяшку. Слуга, который в этот момент принес добавку квашеной капусты, побледнел. Ждал, наверное, что сейчас тинаты обхают его, а затем и кухарок за кривые руки. Эртанд усмехнулся, когда тот втиснул миску среди блюд и торопливо скрылся за дверью.
Маги не могли распоряжаться собственной жизнью, но простые люди — даже слуги, много лет работавшие в обители, — все равно их побаивались.
— Да повариху надо другую взять, — сказал толстяк Аствет.
— Это не хлеб плохой и не повариха. Это мука паршивая, — ответил Лейст. — Мой папка мельником был, я знаю, что говорю.
— Хочешь сказать, что нам плохую муку сбывают? — ахнул Тэйхис.
— Мука, — Вигларт обвел взглядом тинатов, и те сразу притихли, — та же самая, что и всегда. Зерно закупают у того же самого человека, мелют на той же самой мельнице.
— Это что же, мне память изменяет? — обиделся Аствет. — Я же помню, каким хлеб был раньше!
— Старший тинат, посмотри внимательно перед собой. Что ты видишь?
На стол уставился не только Аствет. Все изучали еду. Ломти ароматного хлеба, кислая капуста, моченые яблоки, разные вкусности. Ради поминок повариха запекла гуся, полив его густым сладким соусом. Дичь тинаты запивали желтым вином, а вино закусывали фруктами. Последние чудесным образом оказались сдвинуты к тому концу стола, где сидела малышня, которой разрешили пить только компот. Некоторые блюда были уже пусты. Первыми закончились зернышки граната, за ними, как ни странно, капуста. Но если ее слуги доносили, то крупных бордовых фруктов на кухне больше не осталось.
Почти все было покупным: хозяйство обители состояло из огорода и маленького хлева, которые могли прокормить тинатов только в затянувшуюся бурю.
— Простая еда, но с изысками, — ответил за собрата Эртанд. — В доме богатых купцов и аристократов выбор блюд будет больше.
— Но многие крестьяне о таком столе только мечтают, — добавил Лейст.
Его родители были страшно рады спихнуть одного из сыновей в обитель. Десять детей непросто прокормить даже мельнику.