По узким губам Робеспьера скользнула улыбка.
— Я предлагаю, — заметил он, — больше не прерывать оратора…
Лисья физиономия Мунье словно еще более заострилась…
…Я слушал речь Майяра, и мне чудилось, будто Марат присутствует среди нас и вселяет во всех нас уверенность и силу оставаться непреклонными перед этой разношерстной публикой, этими слугами государства и закона, большинство которых были глубоко чужды нам. И быть может, именно поэтому где-то в душе моей вспыхнуло сомнение: то ли говорит оратор, что нужно? Не размельчил ли он главную задачу? Разве все дело в провокаторах и лейб-гвардейцах? И разве одними разговорами чего-нибудь добьешься? Ведь Марат-то надеялся совсем на другое! Быть может, как раз сейчас следовало сделать это и, используя нашу силу и внезапность удара, отделить предателей от достойных?..
Мысль эта мелькнула на мгновение, как тень воспоминаний о Марате.
Оратор кончал. Он предложил создать смешанную комиссию из женщин и депутатов с председателем Собрания во главе и направить ее к королю.
Мунье согласился.
Майяр сжал мне руку:
— Буглен, вы пойдете с ними и проследите, чтобы все шло честно. Я вынужден остаться здесь, ибо боюсь, как бы наши женщины, которые продолжают сюда проникать, не причинили бы ненароком худого кое-кому из господ депутатов…
* * *Еще в зале заседаний мне казалось, что за мной настойчиво наблюдают. Теперь, на улице, я сразу узнал эти глаза: они принадлежали моему соседу по дилижансу господину Достье! Да, несомненно, это был он, депутат от Беарна, так поразивший меня на пути из Бордо своей эрудицией. Сейчас он находился в числе депутатов, сопровождавших председателя.
Достье понял, что его узнали, и подошел.
— Какой сюрприз, дитя мое, увидеть вас здесь и при таких обстоятельствах!..
Слова «дитя мое», сказанные столь невпопад, сильно покоробили меня. Депутат, казалось, этого не заметил. Он взял меня под руку; голос его был полон теплоты и сочувствия, почти ласки, хотя все дальнейшее он произнес очень тихо:
— Ради бога, объясните мне, что значит сей сон? Почему вы с этим сбродом и даже чуть ли не во главе его? Кто мог втравить вас в такое? Значит, медицину побоку?
Да отдаете ли вы себе отчет в том, соучастником чего стали?..
В первый момент я опешил и даже почувствовал, как краска заливает лицо. Мне стало мучительно неловко. Что мог ответить я этому господину?.. Что знал я сам?..
Мое достоинство спас один на первый взгляд весьма незначительный нюанс: я заметил, что Достье говорил шепотом, а следовательно, боялся! И это сейчас же придало мне смелости. Сам удивляясь себе, я громко ответил:
— Осторожнее, сударь! По-моему, это вы не вполне отдаете себе отчет в происходящем! Сейчас перед всеми общая цель — спасти революцию, и каждый должен приложить все усилия во имя этой цели!..
Беарнский депутат отшатнулся, словно от прокаженного…
* * *Мы шли по мокрой мостовой, окруженные надежным эскортом. Наша армия провожала нас до самого дворца. Невзирая на протесты Мунье, тысячи женщин и мужчин хотели убедиться, что пришли сюда по размытым дорогам, голодные и холодные, поливаемые дождем и осыпаемые проклятиями, вовсе не для того, чтобы остаться в дураках: они желали не только видеть, но и участвовать, не только надеяться, но и твердо знать.
Но не успели мы подойти к решетке Двора министров, как в наши ряды врезались конные гвардейцы… И что же?..
О, француженки, мои соотечественницы, кто лучше вас понимает и знает мужские сердца?.. Нежными речами не в меньшей мере, чем трогательными рассказами о своих бедствиях, молоденькие работницы сумели растопить лед лейб-гвардейских душ. Женщины заставляли солдат прятать сабли в ножны, опускать ружья, отбирали у них патроны, расстраивали их ряды. Особенно красноречива и деятельна была прекрасная Теруань де Мерикур — она открыла нашей делегации беспрепятственный проход во дворец. Я знаю, впоследствии некие борзописцы заявляли, будто она раздавала солдатам деньги… Какой несусветный вздор!.. Да будет известно потомкам, что золотыми монетами, которые Теруань так щедро бросала в этот день, были ее гордый взгляд, ее осанка богини, ее искренность и горячность — плоды неиссякаемого сердечного пыла!..
Наши провожатые отстали и заполнили нижние галереи дворца. Мы же по широкой лестнице, вдоль которой стояли две шеренги швейцарцев, поднялись к приемным покоям. Было решено, что к королю войдут депутаты, возглавляемые Мунье, и пять наших женщин, от которых выступит расторопная Пьеретта Шабри.
* * *Ждать нам пришлось довольно долго. Вдруг дверь из приемной отворилась и появились наши, довольные, ликующие. Они кричали: