Я смотрел на него и не верил глазам.
Конечно, это был он, Людовик XVI; об этом говорили его одежда, орден святого духа, украшавший камзол, и почтительные позы придворных, склонившихся при его появлении. Но как он был не похож на образ, живший во мне! Ведь я видел десятки его изображений и отчетливо представлял себе светски изящного принца с умным лицом и добрыми глазами; передо мной же стоял толстый, неуклюжий молодой человек невысокого роста, с бесформенным, одутловатым, невыразительным лицом. В его облике было что-то жалкое и одновременно отталкивающее. Взгляд его казался тусклым и апатичным, лишенным ума и воли. Капризно надув губы, Людовик обратился к Неккеру:
— А, это опять они… Но чего же им надо, ради бога?..
Вместо министра ответил я. Король недоуменно поднял брови:
— Так напишите… Напишите немедленно все, что я обещал им… Напишите и отдайте, пусть они будут довольны!»
По знаку Сен-При секретарь застрочил пером по листу гербовой бумаги. Неккер снова склонился перед королем.
— Ваше величество! Не будет ли вам угодно, в сопровождении кого-либо из этих женщин, выйти на балкон, чтобы показаться вашему доброму народу? Это успокоит его…
Сен-При возмущенно пожал плечами. Король, помедлив с минуту, нерешительно пробормотал:
— Ну что ж… Я могу… Я готов…
Он протянул руку знакомой ему Пьеретте и, сопровождаемый несколькими женщинами и придворными, вышел из комнаты.
Я продолжал следить за рукой секретаря, писавшего под диктовку Сен-При…
* * *Когда мы спустились на Мраморный двор, начало смеркаться. Шел дождь. Кое-где у ограды еще стояли лейб-гвардейцы с примкнутыми штыками, хотя строй их уже давно рассыпался. Кругом блуждали толпы голодных, усталых и насквозь промокших людей. Среди них мелькали мундиры национальных гвардейцев. Я подумал о Лекуантре, и тут же, словно по мановению волшебного жезла, он предстал предо мной…
Храбрый полковник соскочил с коня и отдал поводья ординарцу. Пересыпая речь отборными ругательствами, он поведал мне о всех злоключениях дня. С того момента, как мы расстались, Лекуантр оставался на ногах; ему удалось, выведя своих гвардейцев, противопоставить их силам двора, а в освободившихся казармах разместить на ночь женщин. Но этим его успехи и ограничились. Раздобыть продовольствие он не смог — отцы города категорически отказали. Тогда толпы голодного люда хлынули в город в поисках съестного…
Лекуантр безнадежно махнул рукой:
— Вы бы видели, что здесь творилось. Уже произошли первые стычки. Уже кое-где лейб-гвардейцы начали стрелять по толпе, а парижане занялись прилаживанием фитилей к пушкам… Каких нечеловеческих усилий стоило добиться хоть видимости порядка! Кстати, они — я разумею королеву и придворных — все же попытались осуществить план бегства; репетиция, во всяком случае, была проведена…
— Каким образом?
— Около шести часов к ограде Дракона подъехало несколько карет. В одной из них сидела фрейлина мадам Сальвер в наряде своей повелительницы. Кучера и форейторы были без ливрей, а небольшой эскорт — в штатском. Часовой поднял тревогу, сбежались люди и водворили кареты обратно в сараи, а дам и кавалеров — во дворец. Так что номер не прошел!..
Лекуантр расхохотался. Потом взглянул на меня:
— Ну, а вы-то чего добились? И куда направляетесь?
Я хотел было тоже начать с жалоб. Я хотел сказать, что едва стою на ногах, что душа и тело мои измотаны и мне хочется плакать. Но вместо этого я рассказал о своих успехах и заметил, что иду в Ассамблею известить обо всем Майяра.
Лекуантр свистнул.
— Черт возьми, что же вы молчали! Значит, не зря я барахтался здесь, во дворе, пытаясь успокоить разгоряченные умы! Ведь это уже почти победа! Я думаю, вы завтра увезете короля в столицу. Так поспешите же, а я останусь на своем посту и при своих заботах. Спешите, а то, видите, у здания Ассамблеи собирается какая-то новая толпа!..
Действительно, вокруг дворца Малых забав все было черно, и со стороны Вирофле наплывала сплошная темная масса. Я распрощался с Лекуантром, но не успел сделать и десяти шагов, как чья-то рука опустилась мне на плечо.
— Ну как, сударь мой, вошли в курс дела?..
— Жюль!..
Я бросился в объятия Мейе. Все накопившееся за день вдруг прорвалось. Грудь мою сотрясали рыдания, из глаз хлынули потоки слез… Мой друг успокаивал меня, точно ребенка. Его голос был нежен, как голос матери.
— Плачь, плачь, мой милый, не надо стыдиться этих слез. Ведь вместе с ними уходят в прошлое твои иллюзии, твоя прекраснодушная вера в объективность добра. Теперь ты наш. О, как был прав учитель, подвигнув тебя на этот эксперимент!..
* * *