Как это было сказано!
Марат, когда очень хотел, мог обуздать свой темперамент, сдержать свой гнев и на едкий сарказм ответить мягким остроумием, но так, что последнее слово оставалось за ним!
Как я уже упомянул, на это письмо Демулен не ответил, и переписка прервалась на целый год.
Но вот что интересно отметить: взаимные нападки и упреки не мешали обоим публицистам действовать в одном и том же направлении! Именно весной 1791 года благодаря их дружному натиску Лафайет не выдержал и подал в отставку, что вызвало одинаковую радость у Марата и Демулена!..
* * *Последнее письмо моей коллекции, связанное с именем Камилла, относится к весне 1792 года.
В это время Демулен и Фрерон основали новую газету «Трибуна патриотов». Марат, в распоряжении которого как раз не было печатного органа («Друг народа» из-за отсутствия типографии не выходил), отправил Камиллу следующую записку:
«19 мая 1792 года
Так как враги отечества снова поставили меня под топор тирании, я пересылаю вам два письма, для которых прошу отвести место в первых номерах «Трибуны патриотов». Для свободы чрезвычайно важно, чтобы журналисты, изменяющие ее делу, были разоблачены, а посему я надеюсь, что вы придадите этому некоторое значение. Письма мною подписаны, чтобы с формальной стороны обеспечить вас на всякий случай.
Мой патриотический привет вам и Фрерону, вашему и моему собрату.
Марат, Друг народа».
Словно бы никакой размолвки и не бывало!
Не помню уже сейчас, выполнил ли Демулен просьбу своего бывшего учителя, но Марат до конца дней своих сохранял теплые чувства к Камиллу, не уставая повторять мне при каждом удобном случае:
— Что бы там ни было, а у этого мальчишки, в сущности, доброе сердце…
И ничто не могло его разуверить в этом убеждении.
Глава 14
Революция распространялась вглубь и вширь.
Проследите дорогу, которой шла она в августе — сентябре 1790 года по всему королевству, — что за зрелище!..
Тулон, Авиньон, Марсель, Ниор живут лихорадочной жизнью; мой родной Бордо не уступает им; в Лангедоке контрреволюция волнует умы призраком близкого голода…
Куда бегут эти бедняки через весь Сент-Этьенн? Они осаждают тюрьму, укрывшую барышников, и вот новый муниципалитет уже выступает с требованием понизить цену на рожь!..
В Анжере рабочие-каменщики вступают в бой с пикардийским полком, терпят поражение и оставляют на виселицах тела своих предводителей…
А бунт моряков Бреста?.. А кровавая бойня в Нанси?..
Каждый день газеты приносили новое — страшное, потрясающее, неизбежное…
Особенное впечатление произвели на всех события в Нанси.
Избиение революционных солдат и мирных жителей; по приказу слуги старого режима, бывшего маркиза Буйе, избиение, формально одобренное королем и Собранием, возмутило Францию[10].
Марат из своего подполья, подробно комментируя происшедшее, вновь пригвоздил к позорному столбу Ассамблею и Лафайета.
— Но при чем же здесь Лафайет? — не мог понять я.
Мейе хитро улыбнулся.
— Марат ничего не говорит и не делает зря. Поживем — увидим. Ты оглянись-ка хорошенько по сторонам. Разве не замечаешь, что происходит?..
* * *Замечал-то я, положим, многое. Да и как было не заметить? Только слепой мог не видеть, что происходило вокруг. Достаточно было просмотреть отчеты о сессии Учредительного собрания. Высокая Ассамблея превращалась в сумасшедший дом. Что за странные сцены становились ежедневно достоянием досужих наблюдателей!..
То Мори с пеной у рта звал своих на приступ рядов, занимаемых левыми, то Казалес, охваченный бешенством, бросался с кулаками на председателя; «Мирабо выражается точно каторжник и убийца!» — воскликнул однажды в разгар заседания некий ультраправый; в другой раз старший брат того же Мирабо, когда его одернули за грубую клевету на Робеспьера, силою овладел ораторской трибуной, резко оттолкнув своих противников и обозвав их подлецами…
Стало модным провоцировать дуэли; разумеется, делали это правые. Еще раньше Казалес дрался с Барнавом, теперь Кастрие вызвал по пустому поводу Шарля Ламета и тяжело ранил его… На следующий день возбужденный народ разгромил квартиру Кастрие, причем — это должно быть отмечено — ничего украдено не было…
Что и говорить, даже в нашей Хирургической школе происходило неладное: и профессора, и студенты распались на две партии, усиленно колющие друг друга; и даже сам бесстрастный Дезо, недавно проповедовавший мне, будто политика не наш удел, вдруг тоже ушел в нее с головой…
* * *