Компания же и правда была веселой.
Шутки ради мы даже отказались от собственных имен и во время сборищ называли друг друга вымышленными кличками. Так, Дантон прозывался Марием, Фрерон — Зайцем, Камилл — Були-Була, Мейе — Артистом, а меня величали пи больше ни меньше, как Эскулапом!
Теплыми весенними днями мы отправлялись за город, благо поехать было куда: у тестя Дантона была уютная ферма в Фонтенуа, а у тестя Демулена — целое поместье в Бур-ля-Рен. И там и там нас принимали точно родных, не зная, где усадить и чем накормить. Особенно тороват был старик Дюплесси, отец Люсили: вкус его отличного вина я помню до сих пор.
Загородные прогулки доставляли нам много радости. Мы резвились, словно дети: бегали взапуски, купались, катались на лодках, устраивали пикники прямо на открытом воздухе.
Обо всем этом вспоминали потом целую неделю, вплоть до нового воскресенья.
И это хоть на какое-то время отвлекало от политики.
Но политика все же становилась главным нашим занятием, да и как могло быть иначе в такую пору?..
Я побывал наконец в Ассамблее.
Признаюсь, по всему, что я слышал, меня не тянуло туда, и, кроме того, занятия в Хирургической школе, как правило, совпадали по времени с ее заседаниями. Но вот однажды ко мне зашел мой добрый знакомый, почтенный архивариус Гослен. Взглянув на меня своим детским, взглядом, он сказал:
— Я замечаю, сегодня вы свободны, мой юноша.
— Вы не ошиблись, сударь.
— Ну и отлично. Не теряйте времени, одевайтесь, а мы отправимся в Манеж. Сегодня там будет нечто интересное.
— А стоит ли? Ведь все знаешь наперед!
— Стоит. Чтобы верно судить, надо увидеть и услышать самому. И хотя вы абсолютно правы — все известно наперед, но, мой милый друг, ведь есть же тонкости, нюансы, детали — разве это не самое занятное в нашей жизни?..
— Пожалуй…
— Тогда в путь.
Мы могли попасть к Манежу прямо через Тюильрийский парк или же через Карусельную площадь; старик избрал более длинный путь, через улицу Сент-Оноре: он находил во мне благодарного слушателя, и ему хотелось все показать и рассказать, не упуская малейшей подробности.
— Вам известна предыстория вселения господ депутатов в Манеж? — начал он. — Нет? Ну, тогда слушайте.
Поскольку Национальное собрание объявило себя неотделимым от короля, оно сразу же, после памятных вам октябрьских событий, последовало за ним из Версаля в Париж: поток речей не должен был прерываться ни на час! И тут-то, представьте себе, оказалось, что в столице нет помещения, подходящего по размерам и оборудованию, чтобы принять такую махину. О Тюильри думать не приходилось — там, как я уже говорил вам как-то, не мог разместиться полностью даже двор; Лувр был занят академиками и артистами; Пале-Рояль оставался резиденцией герцога Орлеанского; Люксембургский дворец слишком далеко от центра… Правда, архиепископ парижский радушно предоставил депутатам большой епископальный зал; там они и осели 19 октября. Но вскоре выяснилось, что долго пребывать здесь невозможно. Действительно, зал этот был слишком узок, чересчур длинен, неудобно расположен и, в общем мал. Депутатов, как вы знаете, было около восьмисот человек. Некоторым приходилось стоять за недостатком сидячих мест; кто расположился у окон, страдал от холода и сквозняка, остальные же задыхались. Однако оказалось кое-что и пострашнее: стропила, поддерживавшие галерею для публики, шедшую вокруг зала, не были рассчитаны на тяжесть, их обременившую, и начали трещать с первого заседания, что, как вы понимаете, вселяло немалый ужас в сердца депутатов, сидевших под галереями. И что же? Неизбежное произошло: в понедельник, 26 октября, рухнули подпорки под правой галереей! Что тут было, вы можете представить. Зрители, доски, лепные украшения — все посыпалось на депутатов. Один из них, Виар от Лотарингии, оказался тяжело раненым, трое других получили серьезные ушибы. Но даже этот несчастный случай ничего не изменил: после него еще десять дней Ассамблея продолжала заседать в архиепископском дворце, и именно здесь — о ирония судьбы! — приняла декрет о конфискации церковных имуществ! Замечательно, что постановление это прошло 2 ноября, в день церковного праздника, по предложению епископа Талейрана, под председательством адвоката церкви Камюса!..
Мой спутник горько улыбнулся и махнул рукой, словно подчиняясь капризу судьбы, затем продолжал тем же ровным, спокойным голосом: