— Вы имеете в виду установление республики, учитель?
Марата передернуло.
— Республика, республика… Заладили, точно попугаи… понимаете ли вы все, о чем идет речь?..
— О чем, учитель?
— А о том, что если республики добивается господин Бриссо и иже с ним, то об этом следует очень и очень призадуматься…
— Но ведь вы же сами еще так недавно говорили, что республика — наилучшая форма государства, и Франция должна ею стать!
— Говорил. И могу повторить снова. Это ясно младенцу. Но столь же ясно и другое: важно, в какое время и при каких обстоятельствах республика будет объявлена, ибо эта форма правления может стать ширмой в руках ловких мошенников! Вспомни: англичане в 1649 году провозгласили республику. Но к этому времени они уже находились под пятою тирана Кромвеля, и он построил на обломках республики новое единодержавие! Разве не попытается ныне повторить тот же трюк паш Тартюф — Мотье? Робеспьер — умница, он понял это лучше других; сейчас речь должна идти не о том, чтобы устанавливать республику, а о том, чтобы спасать народ от его злейших врагов!
— Но как же понимать это?
— Очень просто: нам нужна диктатура. Только благомыслящий патриот, достаточно просвещенный, мудрый и решительный, может, взяв на короткое время верховную власть, поднять народ против угнетателей и навести порядок в стране. Только так можно покончить с контрреволюцией быстро, одним разом и навсегда. А потом уже будем говорить о республике…
— И вы знаете такого патриота?
Марат пристально посмотрел на меня. И твердо сказал:
— Знаю. Военным трибуном мог бы стать Дантон. Или — теперь я думаю об этом все чаще — им мог бы стать Робеспьер.
Помедлил еще секунду. Снова посмотрел на меня.
— Или же, наконец, им мог бы стать я…
И, уловив в моих глазах вопрос, продолжал еще более твердо:
— Я пошел бы на все ради спасения народа. Неужели ты до сих пор не понял этого?..
Когда я, полный противоречивых мыслей, возвращался домой, уже начало смеркаться. Хотя и погруженный в себя, я не мог не уловить чего-то нового, что носилось в воздухе: люди были странно возбуждены, о чем-то оживленно переговаривались…
— Вы не скажете, что происходит, сударь? — обратился я к одному из прохожих.
Он уставился на меня, как на сумасшедшего:
— А вы ничего не знаете? Да ведь он арестован!..
* * *Вечером мы сидели у Мейе.
— Итак, — говорил мой друг, — комедия окончена. Ведь подумать только: вся рать господина Лафайета не могла сделать ничего, вся администрация господина Байи оказалась бессильной, а простой народ и опознал и задержал преступников!
— Простой народ?
— Ну ясно же! Ведь узнал короля в Сен-Мену скромный почтовый чиновник Друэ! Узнал и поднял крестьянство окрестных мест… Королевскую карету задержали в Варение, а против контрреволюционных войск господина Буйе, который должен был принять беглецов в свои объятия, устроили такой заслон, что роялистский сброд и не пошевельнулся!..
— Теперь положение осложнилось…
— Да, осложнилось. Осложнилось и для нас, и для них. Ведь бежав за границу, Людовик очистил место для республики… Впрочем, господа из Ассамблеи сделали все для того, чтобы не дать народу прийти в волнение; вот какими афишами заполнили они Париж сразу после бегства короля.
Мейе показал мне скомканный лист бумаги, сорванный им со стены; на листе было напечатано:
«Приняты строжайшие меры, чтобы открыть участников побега; граждане должны полагаться единственно на народных представителей в деле охраны общественного порядка; всякое движение, клонящееся к возбуждению смуты, всякая угроза отдельным лицам, всякое покушение на собственность являются преступным оскорблением нации».
— Ты видишь, — продолжал Жюль, — как они сразу насторожились, как задрожали, озабоченные «охраной порядка» и возможным «покушением на собственность». Впрочем, тогда еще они говорили о «побеге»; сегодня, вопреки всему, несмотря на личный манифест Людовика, в котором он расписался в своей ненависти к революции, они твердят уже не о бегстве, а о «похищении»…
— О похищении?..
— Ну конечно же. Вот увидишь, все дело будет представлено так, будто короля «украли» некие «злодеи». Наши правители сделают все, чтобы удержать народ. Людовик преподнес им горькую пилюлю; они проглотят ее, не поморщившись, и восстановят Людовика на престоле!..