— Предатели… Негодяи… — Он с трудом говорил. Бледный от ярости, он, казалось, готов был броситься на нас.
— Кого вы так, дорогой друг? — спросил Фрерон.
— Вас… Всех вас, ротозеев и пустомель!.. О, зачем только родился я на свет божий, зачем жить среди подобного дурачья…
Марат зарыдал.
Мы окружили его кровать и старались, как могли, успокоить.
— Но что же вас так взволновало? — продолжал Фрерон. — Ведь все идет отлично! Мы добьемся желаемого мирными средствами!
— Мирными средствами… Идиоты!.. Я слышал все, что сейчас балабонил артист… Моя болезнь погубила дело. Вы не способны его выполнить, вы способны только болтать языками… Но Робеспьер, Дантон?..
— Они тоже за мирные средства!
— А я-то, старый дурак, думал, что каждый из них способен быть вождем, военным трибуном!.. О, если бы я мог встать, я побежал бы сейчас в Тюильри, я поднял бы народ, я заколол бы подлого Мотье и его властелина, я выпустил бы кишки всем этим подлым холуям и спас свободу!..
— Успокойтесь, учитель, вам нельзя волноваться, — вмешался я.
— Мне следовало подохнуть, чтобы не пережить это дьявольское наваждение… Я готов отдать по капле собственную кровь, лишь бы предупредить пролитие крови многих патриотов… Но теперь это уже бесполезно!..
С большим трудом мы уложили его, и Эмиль принялся за свои компрессы. Марат продолжал говорить, но теперь более спокойно и логично.
— Неужели же вы не понимаете, что упущена единственная возможность завершить революцию? Вы проморгали ее и скоро поймете это сами. Трепещите, несчастные: вы не уничтожили их сегодня, они уничтожат всех вас и многих других завтра!..
Мы с Мейе переглянулись; я вспомнил слова своего друга, сказанные три недели назад…
— Но, мой милый Марат, — воскликнул Камилл, — мы не хотим провокаций!
Марат снова попытался сесть.
— Вы попали в точку… Именно: вас спровоцируют… Вернее, уже спровоцировали… Какой будет ваша петиция — безразлично; потребует она республику или Орлеанского в качестве регента — все равно. Ее используют, чтобы пролить кровь… Потоки крови…
Он простер вперед руки. Его лицо исказила гримаса боли.
— Так вот почему мне все время мерещится кровь… Я вижу ее… Вот она… Она прольется… И уже ничто не в силах предотвратить это… Это будет кровь сотен, а то и тысяч людей… Это будет…
Что-то заклокотало у него в горле, он упал, и веки его сомкнулись.
Мы стояли, пораженные громом…
О Кассандра — Марат! В этот вечер ты высказал одно из самых замечательных пророчеств своих.
И оно сбылось.
Сбылось, как сбывались все твои предсказания.
Сбылось день спустя.
Глава 16
Утром 16 июля мы прибыли на Марсово поле.
Народ уже ждал.
Люди, вставшие чуть свет, пренебрегли всеми делами, чтобы прийти сюда и прослушать петицию.
Ждали комиссаров Якобинского клуба.
Вот они появились.
Впереди шествовал Дантон.
Мрачный, но спокойный, поднялся он на алтарь Отечества. Его фигура атлета резко выделялась на фоне неба. Он простер руку, в которой был сжат текст петиции.
Толпа восторженно кричала.
Трибун начал читать. Каждое слово звучало отчетливо и веско. Голос Дантона неудержимым вихрем пронесся над полем. И этот вихрь словно захлестнул голоса трех других, читавших от трех углов алтаря.
«Нижеподписавшиеся французы, члены державного народа, исходя из того, что по вопросам, с которыми связано общественное благо, народ имеет право выражать свои желания…»
Все затаив дыхание слушали.
Это была величественная, строгая картина.
Но вот оратор подошел к решающим словам:
«…требуют формально и категорически, чтобы Национальное собрание именем нации приняло отречение, заявленное Людовиком XVI 21 июня, и озаботилось заместить его всеми конституционными средствам и…»
Как только эти слова были произнесены, начался шум.
Сначала тихий, он все нарастал, превращался в гул, в громкий вопль и, наконец, стал заглушать голос громовержца…
Дальше читать было невозможно.
Дантон сник. Он растерянно озирался по сторонам.
— А ведь, действительно, он не подходит для роли диктатора, — шепнул мне Мейе.
Люди поняли двойную игру авторов петиции.
Отовсюду раздавались возмущенные крики протеста.
Номер орлеанистов не прошел.
На Дантона никто не обращал больше ни малейшего внимания, и он молча спустился с алтаря. Следом за ним удалились и остальные комиссары.